Письма о любви
Шрифт:
11 июня 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод
Нашла за что браниться!.. За Летний сад и за Соболевского. Да ведь Летний сад мой огород. Я, вставши от сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. Я в нем дома. А Соболевский? Соболевский сам по себе, я сам по себе. Он спекуляции творит свои, а я свои. Моя спекуляция удрать к тебе в деревню. Что ты мне пишешь о Калуге? Что тебе смотреть на нее? Калуга немного гаже Москвы, которая гораздо гаже Петербурга. Что же тебе там делать? Это тебя сестры баламутят, и верно уж моя любимая. Это на нее весьма похоже. Прошу тебя, мой друг, в Калугу не ездить. Сиди дома, так будет лучше. Тетка на даче, а я у ней еще не был. Еду сегодня с твоими письмами <…> Сегодня едут мои в деревню, и я их иду проводить, до кареты, не до Царского Села, куда Лев Сергеевич ходит пешечком. Уж как меня теребили; вспомнил я тебя, мой ангел. А делать нечего. Если не взяться за имение,
Пожалуйста, мой друг, не езди в Калугу. С кем там тебе знаться? С губернаторшей? Она очень мила и умна; но я никакой не вижу причины тебе ехать к ней на поклон. С невестой Дмитрия Николаевича? Вот это дело другое. Ты слади эту свадьбу, а я приеду в отцы посаженые. Напиши мне, женка, как поживала ты в Яропольце, как ладила с матушкой и с прочими. Надеюсь, что вы расстались дружески, не успев поссориться и приревновать друг к другу <…> Прощай, жена. У меня на душе просветлело. Я два дня сряду получил от тебя письма и помирился от души с почтою и полицией. Черт с ними. Что делают дети? Благословляю их, а тебя целую.
Около (не позднее) 19 июня 1834 г.
Из Петербурга в Полотняный завод
Грустно мне, женка. Ты больна, дети больны. Чем это все кончится, бог весть. Здесь меня теребят и бесят без милости. И мои долги и чужие мне покоя не дают. Имение расстроено, и надобно его поправить, уменьшая расходы, а они обрадовались и на меня насели. То – то, то другое. Вот тебе письмо Спасского. Если ты здорова, на что тебе ванны. Тетку видел на днях. Она едет в Царское Село. Прощай, женка.
30 июня 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод
…Благодарю тебя за милое и очень милое письмо. Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет – и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело. Но что ж делать? После завтрого начну печатать Пугачева, который до сих пор лежит у Сперанского. Он задержит меня с месяц. В августе буду у тебя. Завтра Петергофский праздник, и я проведу его на даче у Плетнева вдвоем. Будем пить за твое здоровье. С хозяином Оливье я решительно побранился, и надобно будет иметь другую квартиру, особенно если приедут с тобою сестры. Из деревни имею я вести не утешительные. Посланный мною новый управитель нашел все в таком беспорядке, что отказался от управления и уехал. Думаю последовать его примеру. Он умный человек, а Болдино можно еще коверкать лет пять.
Прости, женка. Благодарю тебя за то, что ты обещаешься не кокетничать: хоть это я тебе и позволил, но все-таки лучше моим позволением тебе не пользоваться. Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец, во Льва Сергеевича. Машке скажи, чтоб она не капризничала, не то я приеду и худо ей будет. Благословляю всех вас – тебя целую в особенности.
30 июня
P. S. Пожалуйста, не требуй от меня нежных, любовных писем. Мысль, что мои распечатываются и прочитываются на почте, в полиции, и так далее – охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен. Погоди, в отставку выйду, тогда переписка нужна не будет.
Около (не позднее) 14 июля 1834 г.
Из Петербурга в Полотняный завод
Ты хочешь непременно знать, скоро ли буду я у твоих ног? Изволь, моя красавица. Я закладываю имение отца, это кончено будет через неделю. Я печатаю Пугачева; это займет целый месяц. Женка, женка, потерпи до половины августа, а тут уж я к тебе и явлюсь и обниму тебя, и детей расцелую. Ты разве думаешь, что холостая жизнь ужасно как меня радует? Я сплю и вижу, чтоб к тебе приехать, да кабы мог остаться в одной из ваших деревень под Москвою, так бы Богу свечку поставил; рад бы в рай, да грехи не пускают. Дай, сделаю деньги, не для себя, для тебя. Я деньги мало люблю – но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости. А о каком соседе пишешь мне лукавые письма? кем это меня ты стращаешь? отселе вижу, что такое. Человек лет 36; отставной военный или служащий по выборам. С пузом и в картузе. Имеет 300 душ и едет их перезакладывать – по случаю неурожая. А накануне отъезда сентиментальничает перед тобою. Не так ли? А ты, бабенка, за неимением того и другого, избираешь в обожатели и его: дельно. Да как балы тебе не приелись, что ты и в Калугу едешь для них. Удивительно! – Надобно тебе поговорить о моем горе. На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и Богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности
Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковских балах. Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма. Будь здорова. Поцелуй детей и благослови их за меня. Прощай, целую тебя.Пушкин и предположить тогда не мог, что жить ему осталось всего неполных три года.
В 1835 году Наталья Николаевна познакомилась с французским подданным, офицером-кавалергардом Жоржем-Шарлем Дантесом. В ноябре 1836 года была объявлена помолвка Дантеса и Екатерины Гончаровой, родной сестры Натальи. А 10 (22) января 1837 года состоялась свадьба, и Дантес стал родственником Натальи Николаевны, а значит – и родственником Пушкина. Но это не помешало ему ухаживать за Натальей Николаевной, дав почву для слухов о предполагаемой связи с женой поэта.
Некоторые исследователи утверждают, что влюбленная в Дантеса Екатерина Николаевна до объявленной в ноябре 1836 года помолвки уже была беременна и рождение дочери они зарегистрировали с таким расчетом, чтобы выдержать девятимесячный срок после состоявшегося в январе 1837 года венчания. Интересно, знал ли об этой беременности Пушкин? Если знал, то это придает истории с дуэлью еще более отталкивающий оттенок.
Как бы то ни было, Пушкин очень любил свою жену, и возведенная на нее гнусная клевета глубоко опечалила его. Он возненавидел Дантеса и, несмотря на женитьбу того на Екатерине Гончаровой, не хотел с ним помириться.
Друзья и родственники Пушкина, как могли, пытались отговорить его от поединка. В своих «Воспоминаниях» В. А. Соллогуб отметил: «Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел». По словам Н. И. Павлищева (мужа сестры Пушкина), «он искал смерти с радостью, а потому был бы несчастлив, если бы остался жив».
Поединок состоялся 27 января (8 февраля) 1837 года, в пять часов пополудни, за Выборгской заставой, у Черной речки (притока Большой Невки). Чем все это закончилось, мы все прекрасно знаем: Александр Сергеевич был смертельно ранен в верхнюю часть бедра, пуля, пробив кость, глубоко засела у него в животе. Два дня он боролся со смертью в ужасных мучениях и наконец 29 января (10 февраля) 1837 года скончался в своей квартире на Мойке.
Ну а Наталья Николаевна в 1844 году вышла замуж за генерала Петра Петровича Ланского. У них родилось еще трое детей, и супруги дожили свой век в полном мире и согласии (она умерла в 1863 году, он – в 1877 году, и они были похоронены в одной могиле в Александро-Невской лавре).
Федор Тютчев
Первой женой Федора Ивановича Тютчева, замечательного, по меткому определению его биографа И. С. Аксакова, поэта «по призванию, которое было могущественнее его самого, но не по профессии», который стихи «не писал, а только записывал», но при этом создал их за свою жизнь более четырех сотен, была Элеонора фон Ботмер (в первом браке – Петерсон). Она родилась в 1800 году в семье немецкого дипломата, графа Карла-Генриха-Эрнеста фон Ботмера, и его жены Анны, урожденной баронессы фон Ганштейн.
Тютчев женился в 1826 году, в возрасте 23 лет, в Мюнхене, на милой, грациозной, умной, несколько старшей его по возрасту вдове. Она была урожденной графиней, и таким образом Федор Иванович породнился разом с двумя старыми аристократическими фамилиями Баварии и попал в целый сонм немцев – родственников.
От брака с Элеонорой у Тютчева родились три девочки: Анна, Дарья и Екатерина.
А в феврале 1833 года, на балу, произошла первая встреча Тютчева с его будущей второй женой, баронессой Эрнестиной фон Пфеффель (в первом браке – Дёрнберг), с женщиной замечательной красоты и ума. Она была из семейства более французского, чем немецкого, происхождением из Эльзаса.
В Эрнестине поэт нашел, помимо красоты, глубокую духовную близость. И она совершенно затмила милую и обаятельную, но совершенно не яркую Элеонору.
Почувствовав опасность, Элеонора делала все возможное и невозможное, чтобы сохранить семью. Однако Тютчева уже ничто не могло остановить. Элеонора впала в отчаяние и в мае 1836 года попыталась кончить жизнь самоубийством, ударив себя несколько раз кинжалом. После этого Тютчев клятвенно пообещал жене разорвать отношения с баронессой Дёрнберг. Супруги договорились покинуть Мюнхен, где Федор Иванович работал в русской дипломатической миссии.
После возвращения в Санкт-Петербург Тютчев получил новое назначение в Турин, столицу Сардинского королевства. Через несколько дней, временно оставив семью в Санкт-Петербурге, он отправился к месту своего нового назначения.
14 мая 1838 года Элеонора с тремя малолетними дочерьми отправилась к мужу, предполагая добраться на пароходе до Любека, а оттуда уже на экипаже до Турина. Вблизи Любека в ночь с 18 на 19 мая на пароходе вспыхнул пожар. Погасить пламя не удалось. Пассажиры в ужасе, кто в чем был, столпились на узкой лестнице, спущенной с парохода к подоспевшим лодкам: произошла страшная давка, многие попадали в море и утонули. Элеонора Тютчева проявила удивительное мужество: она сошла с парохода последней, с тремя своими маленькими детьми, из которых младшей было полтора года. Весь ее гардероб и вещи погибли. Во время кораблекрушения Элеонора почти не пострадала физически, но произошедшее подорвало ее и без того расстроенное душевное здоровье. Однако, опасаясь за мужа, она не рискнула задерживаться на лечении в Германии и поехала, как и планировалось, в Турин.