Письма, заявления, записки, телеграммы, доверенности

25/IX.

Всем! Всем! Всем!

Привет.

Афишу б. Как "Война и мир"?

37

А. А., Л. В., О. В. МАЯКОВСКИМ

[Петроград, 30 октября – начало ноября 1917 г.]

Дорогие мамочка, Людочка и Оличка!

Ужасно рад, что все вы целы и здоровы. Все остальное по сравнению с этим ерунда. Я уже писал вам (передавал письмо через знакомого). Теперь опять передаю через знакомого москвича; почте не очень сейчас доверяю.

Я здоров. У меня большая и хорошая новость: меня совершенно освободили от военной службы, так что я опять вольный человек. Месяца 2-3 пребуду в Петрограде. Буду работать и лечить зубы и нос. Потом заеду е Москву, а после думаю ехать на юг для окончательного ремонта.

Целую вас всех крепко.

Ваш Володя.

Пишите!

38 Л. Ю., О. М. БРИК

[Москва, середина декабря 1917 г.]

Дорогой, дорогой Лилик! Милый, милый Осик!

"Где ты, желанная,

где, отзовися".

Вложив всю скорбь молодой души в эпиграф, перешел к фактам.

Москва, как говорится, представляет из себя сочный, налившийся плод(ы), который Додя, Каменский и я ревностно обрываем. Главное место обрывания -"Кафе поэтов".

Кафе пока очень милое и веселое учреждение. ("Собака" первых времен по веселью!) Народу битком. На полу опилки. На эстраде мы (теперь я – Додя и Вася до рожд уехали. Хужее.) Публику шлем к чертовой матери. Деньги делим в двенадцать часов ночи. Вот и все.

Футуризм в большом фаворе.

Выступлений масса. На рожд будет "Елка футур". Потом "Выбор трех триумфаторов поэзии". Веду разговор о чтении в Политехническом "Человека".

Всё заверте.

Масса забавного, но, к сожалению, мимического ввиду бессловесности персонажей. Представьте себе, напр, Высоцкого, Маранца и Шатилова (банки-то ведь закрыты!), слушающих внимательнейше Додичкино "Он любил ужасно мух, у которых жирный зад".

Миллион новых людей. Толкучей бездумно. Окруженный материнской заботливостью Левы, южный фонд безмятежно и тихо растет. На юг еще трудно.

Как Лиличкина комната, АСИС, Академия и другие важнейшие вещи? Прочел в "Новой жизни" дышащее благородством Оськино письмо. Хотел бы получить такое же.

Я живу: Москва, Петровка, Салтыковский пер., "Сан Ремо", к. No 2. В. В. Маяковский.

Буду часто выходить за околицу и, грустный, закрывая исхудавшею ладонью косые лучи заходящего солнца, глядеть вдаль, не появится ли в клубах пыли знакомая фигура почтальона. Не доводите меня до этого!

Целую Лилиньку.

Целую Оську.

Ваш Володя.

Пасе и Шуре мои овации.

Привет Поле и Нюше.

39 Л. Ю., О. М. БРИК

[Москва, середина января 1918 г.]

Дорогой, дорогой, дорогой Лилик.

Милый, милый, милый Осюха.

До 7-го я вас ждал (умница, еще на вокзал не ходил). Значит, не будете. Лева получил от вас грустное. Что с вами, милые? Пишите, пожалуйста! А то я тоже человек.

У меня по-старому. Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо. Кафе омерзело мне. Мелкий клоповничек. Эренбург и Вера Инбер слегка еще походят на поэтов, но и об их деятельности правильно заметил Кайранский:

Дико воет Эренбург,

Одобряет Инбер дичь его.

Я развыступался. Была "Елка футуристов" в Политехническом. Народищу было, как на советской демонстрации. К началу вечера выяснилось, что из 4-х объявленных на афише не будет Бурлюка, Каменского, а Гольцшмит отказывается. Вертел ручку сам. Жутко вспомнить. Читал в цирке. Странно. Освистали Хенкина с его анекдотами, а меня слушали, и как! В конце января читаю в Политехническом "Человека".

Бойко торгую книгами. "Облако в штанах" – 10 р., "Флейта" – 5 р. Пущенная с аукциона "Война и мир" – 140 р. Принимая в соображение цены на вино, за гостиницу не хватает.

Все женщины меня любят. Все мужчины меня уважают. Все женщины липкие и скушные. Все мужчины прохвосты. Лева, конечно, не мужчина и не женщина.

На Юг-г-г-г-г!

Пишите!

Как Личикино колено?

Целую всех вас сто раз.

Ваш Володя.

Рвусь издать "Человека" и Облачко дополненное. Кажется, выйдет. Письмо ваше получил 4 января.

40 Л. Ю. БРИК

[Москва, до 15 марта 1918 г.]

Дорогой, любимый, зверски милый Лилик!

Отныне меня никто не сможет упрекнуть в том, что я мало читаю,- я все время читаю твое письмо.

Не знаю, буду ли я от этого образованный, но веселый я уже.

Если рассматривать меня как твоего щененка, то скажу тебе прямо – я тебе не завидую, щененок у тебя неважный: ребро наружу, шерсть, разумеется, клочьями, а около красного глаза, специально, чтоб смахивать слезу, длинное облезшее ухо.

Естествоиспытатели утверждают, что щененки всегда становятся такими, если их отдавать в чужие нелюбящие руки.

Не бываю нигде.

От женщин отсаживаюсь стула на три, на четыре – не надышали б чего вредного.

Спасаюсь изданием. С девяти в типографии. Сейчас издаем "Газету футуристов".

Спасибо за книжечку. Кстати: я скомбинировался с Додей относительно пейзажа, взятого тобой, так что я его тебе дарю.

Сразу в книжечку твою написал два стихотвор. Большое пришлю в газете (которое тебе нравилось) – "Наш марш", а вот маленькое: