Письма. Часть 1
Шрифт:
МЦ.
Москва, 16 русск<ого> июня 1921 г.
Мой дорогой Ланн!
Только что проснулась: первые птицы. Только что видела во сне: сначала Бориса, потом С<ережу>.
С Б<орисом> смеялась (привычная дорога моей нежности к нему), а С<ережу> я только видела: он лежал в госпитале. Помню сестру милосердия и тампоны ваты. Каждую ночь вижу С<ережу> во сне, и когда просыпаюсь, сразу не хочу жить — не вообще, а без него.
Самое точное, что могу сказать Вам о себе: жизнь ушла и обнажила дно, верней: пена ушла.
________
Я уже почти месяц, как без Али, [494] —
Я не скучаю по Але, — я знаю, что ей хорошо, у меня разумное и справедливое сердце, — такое же, как у других, когда не любят. Пишет редко: предоставленная себе, становится ребенком, т. е. существом забывчивым и бегущим боли (а я ведь — боль в ее жизни, боль ее жизни). Пишу редко: не хочу омрачать, каждое мое письмо будет стоить ей нескольких фунтов веса, поэтому за почти месяц — только два письма.
494
Аля гостила в это время в деревне в семье Б. К. Зайцева.
И потом: я так привыкла к разлуке! Я точно поселилась в разлуке.
Начинаю думать — совершенно серьезно — что я Але вредна. Мне, никогда не бывшей ребенком и поэтому навсегда им оставшейся, мне всегда ребенок — существо забывчивое и бегущее боли — чужд. Все мое воспитание: вопль о герое. Але с другими лучше: они были детьми, потом все позабыли, отбыли повинность, и на слово поверили, что у детей «другие законы». Поэтому Аля с другими смеется, а со мной плачет, с другими толстеет, а со мной худеет. Если бы я могла на год оставить ее у Зайцевых, я бы это сделала, — только знать, что здорова!
Без меня она, конечно, не будет писать никаких стихов, не подойдет к тетрадке, потому что стихи — я, тетрадка — боль.
Это опыт, пока, удается блистательно.
________
Когда-нибудь, милый Ланн, соберусь с духом, пришлю Вам стихи за эти последние месяцы, стихи, которые трудно писать и немыслимо читать. [495] (Мне — другим.) — Пишу их, потому что, ревнивая к своей боли, никому не говорю про С<ережу>, — да некому. У Аси достаточно своего, и у нее не было С<ережи>.
495
Cтихи, которые Цветаева объединила в цикл под названием «Разлука» и издала отдельной книжкой в 1922 г.
Эти стихи — попытка проработаться на поверхность, удается на полчаса.
________
— Вчера отправили с В<олкон>ским его рукопись «Лавры», [496] — весом фунтов в 8, сплошь переписанную моей рукой. — «Спасибо Вам, что помогли мне отправить мое „дитё“!» — Любит он эту рукопись, действительно, как ребенка, — но как ребенок. Теперь буду переписывать «Странствия», потом «Родину». Это мое послушание. В лице В<олкон>ского я люблю Старый Мир, который так любил С<ережа>. Эти версты печатных букв точно ведут меня к С<ереже>. Отношение с В<олкон>ским нечеловеческое, чтобы не пугать: литературное. — Amitie litt'eraire. [497]
496
С. М. Волконский, приехавший в Москву в 1918 г., написал объемистые воспоминания в трёх частях: «Лавры», «Странствия», «Родина»
497
Литературная дружба (фр.).
Любуюсь им отрешенно, с чувством, немножко похожим на:
Die Sterne, die begehrt man nicht —Man freut sich ihrer Pracht! [498]Зимой он будет в П<етрограде>, я не смогу заходить, он забудет.
________
Ася
живет на Плющихе, [499] под окном дерево и Москва-река. Воют и ревут поезда. Нищенская, веселая, растравительная, героическая комната. Дружно бедствуем: пайка не было с марта.498
На что ж искать далеких звезд?
Для неба их краса
(пер. В. А. Жуковского стихотворения Гёте «Trost in Tranen» («Утешение в слезах»).
499
А. Цветаева приехала из Крыма в Москву весной 1921 г.
Андрюша в компрессах, жесткий бронхит. Ребячливость, вдохновленность, умственная острота и эмоциональная беспомощность, щедрость — все Борисово. Прелестный мальчик, которого мне безумно жаль. Но говорить об этом не стоит: здесь нужны не слова, а молоко, хлеб и т. д.
Вот, милый Ланн, и все, что могу Вам рассказать. — Ах, да! — Сейчас по Москве ходит книга с моими стихами, издалека. [500] А<лександра> В<ладимировна> [501] бы порадовалась.
500
Первая книга «Современных записок», вышедшая в декабре 1920 г. в Париже.
501
А. В. Кривцова, жена Ланна, переводчица
________
Думая о Вас, вижу Вас первой ступенью моего восхождения после стольких низостей, В<олкон>ский — вторая, дальше людей уже нет, — совсем пусто.
К Вам к единственному — из всех людей на земле — идет сейчас моя душа. Что-то связывает Вас с Б<орисом> и с С<ережей>, Вы из нашей с Асей юности — т'oй жизни!
Не спрашиваю Вас о том, когда приедете и приедете ли, мне достаточно знать, что я всегда могу окликнуть Вас.
— Мое последнее земное очарование!
МЦ.
Москва, 10-го р<усского> сент<ября> 1921 г.
Дорогой Ланн!
Направляю к Вам Эмилия Львовича Миндлина, он был мой гость в течение месяца, мы с ним дружили, он мне во многом помогал, будьте милы — приютите его, если понадобится. — Сейчас ведь круговая порука. Ланн!
Живу мечтой и надеждой на встречу с Сережей. Эмилий Львович Вам обо всем расскажет.
Тороплюсь. — Сейчас Аля бешено играет на шарманке: новый обряд проводов.
Вспоминаю Вас с благодарностью (хотела было написать:
с нежностью. — Благодарность точнее!)
Ася живет очень трудно и благородно.
Мы обе — Ваши друзья навсегда.
Марина
— Аля целует. —
ЦВЕТАЕВОЙ А. И
Москва, 17-го р<усского> декабря 1920 г.
Третьего дня получила первую весть от тебя и тотчас же ответила. — Прости, если пишу все то же самое, — боюсь, что письма не доходят. [502]
В феврале этого года умерла Ирина — от голоду — в приюте, за Москвой. Аля была сильно больна, но я ее отстояла. — Лиля и Вера вели себя хуже, чем животные, — вообще все отступились. Ирине было почти три года — почти не говорила, производила тяжелое впечатление, все время раскачивалась и пела. Слух и голос были изумительные. — Если найдется след С<ережи> — пиши, что от воспаления легких.
502
Первое письмо после долгого перерыва М. Цветаева получила от сестры лишь после освобождения в ноябре 1920 г. Крыма Красной Армией.