Письма

Не откажите, пожалуйста, написать хоть несколько слов о Вашем здоровье, но только дайте точные сведения по следующим пунктам:

1. Как Ваше самочувствие?

2. Что сказал доктор? Неделя испытания окончилась сегодня, не правда ли?

3. Можно ли Вам разговаривать?

Я пишу обо всем этом, п ч меня очень беспокоит Ваше недомогание, а приехать узнать некогда. За мою поездку в Вел Уст накопилось так бесконечно много дел по Уч Ком и Окр, "что я начинаю немножко тяготиться процессом, который, по какому-то "едоразумению, принято называть жизнью, хотя, чем он отличается от простого и даже темного сгорания, я совершенно не знаю.

Прочитал на днях (в конце праздников) "Иосифа" и написал Павлу Павловичу на трех листах разбор этой очень замечательной книги {1}. Третьего дня наткнулся на "Шиповник" и занозил мозг "Жизнью человека" {2}. Вещь неумная, а главное, вымученная. Совершенно не понимаю, для чего было ее писать, а еще менее, зачем было тратить тысячи на ее постановку {3}? Если так нужен был этот лубочный дидактизм-то не проще ли было взять любую притчу или пролог. Разве не дадут они гораздо более глубоких контрастов (напр, богач и Лазарь {4}), - я уже не говорю о более трогательной поучительности и более чуткой морали. Вместо всех бесцветных старух, людей в сером и т. д. насколько символичнее было бы гноище Иова {5} и сиреневые крылья серафима с глубокими черными глазами и нежным овалом лица...

Зачем я пишу Вам все это? Все эти эстетические вопросы затушевались для Вас моралью. Мне жалко Вашей души. Нет, не думайте, что жалко из ревности, потому что она уходит от моей, - от нашей голубой шири. Мне грустно, потому что она обрывает свои крылья. А впрочем, м б, Вы правей меня и лучше видите, куда идти.

Не слушайте меня, милая... Идите, куда ведет Вас Ваша мысль. Право, иной раз мне страшно: уж не являюсь ли я, в сущности, истинным деспотом со всей моей хваленой эстетической свободой. Да еще если бы я сам точно в чем-нибудь был уверен.

И. А.

Е. M. МУХИНОЙ

18. III 1907

Ц С

Вчера, дорогая Екатерина Максимовна, привозил в заседание Совета Вам письмо, но Арк Андр не было, и сегодня письмо уже анахронизм.

Простите меня великодушно и нежно. Вы, добрая и милая, за то, что я не приехал по Вашему всегда для меня - Вы знаете - приятному зову. И на наступающей неделе - это последняя перед Петровским конкурсом - я не свободен ни одного дня. Постараюсь урваться в субботу - между завтраком и обедом. Вы меня напоите чаем, не правда ли?

Впечатление от музыки "Золота Рейна" {1} у меня большое, чудное, но от игры - расхолаживающее. Текст немецкий я изучил. Меня пленили символические аллитерации и это первое возникновение страстей - вначале столь же смешанных и хаотических, как и стихии. Лучше всего по музыке, несомненно, водная картина. Жалко только, что эти дуры с хвостами мешали работе фантазии {2}, крую разбудила музыка, и у меня по крайней мере повела по совсем другому пути. Хороша характеристика стелющегося пламени (Логе-Ершов){3} и чудный голос, меня завороживший, У Земли-Збруевой {4}.

Я слушал с таким вниманием, что у меня даже голова заболела. Понимаете Вы художественную концепцию Вотана {5}? Я никак не мог решить: кто он именно: Король пива Гамбринус или бухгалтер? Фрика-Славина - sa bourgeoise {Это мещанка (фр.).} - этим все сказано {6}. Ершов пел чудесно, но по временам забывал, что он не Мефистофель. Но Збруева... Збруева...

Вы знаете новость? Я написал третье Отражение - Бранда {7}, вещь, крую, кажется, никто от меня не услышит.

Ваш И. Анненский.

А. А. БЛОКУ

18. VI 1907

Ц С,

д. Эбермана

Дорогой Александр Александрович,

"Снежную маску" прочитал {1} и еще раз прочитал. Есть чудные строки, строфы и пьесы. Иных еще не разгадал и разгадаю ли, т. е. смогу ль понять возможность пережить? Непокорная ритмичность от меня ускользает. Пробую читать, вспоминая Ваше чтение, - и опускаю книгу на колени...

"Влюбленность" {2} - адски трудна, а

зеленый зайчик

В догоревшем хрустале {3}

чудный символ рассветного утомления.

Благодарю Вас, дорогой поэт. Ваш И. Анненский.

Посылаю письмо это поздно, задержал Ваш адрес. И. Анненск

А. Г. ГОРНФЕЛЬДУ

1. III 1908

Царское Село,

д. Эбермана

Многоуважаемый Аркадий Георгиевич.

Очень благодарю Вас за присылку Вашей интереснейшей книги {1}. Я прочел ее, стараясь поставить себя на ту точку зрения, которую Вы рекомендуете своему читателю. Мне кажется, что относительно Л. Андреева мне удалось проследить за некоторыми перебоями в Ваших отзвуках на его творчество {2}. Но, вообще, отчего Вы не дали дат? Дневник критика {3} - ведь это была бы настоящая находка. Особенно такого, как Вы: чуткого, самобытного и искусного. По-моему, у Вас есть одно большое преимущество перед другими нашими "критиками" (ох, это александрийское слово, как плохо оно выражает свою современную сущность! {4}). Вы умеете избежать того иронического парадокса, который в анализах наших так часто противополагается патетическому парадоксу поэта: Вы сумели не быть иронистом, даже говоря о Сологубе {5}, пафос которого я назвал бы поистине вызывающим.

Чрезвычайно симпатично мне в Вашем таланте и то, что вместо антитез у Вас часто находишь оттенки.

Как утомительны, напр, эти вечные контрасты Мережковского {6} и как хорошо то, что Вы сказали о _гневе_ и _злобе_ {7}. И это верно, Достоевский вовсе не гневен, - он именно злобен. И разве бы дал себе он, этот самоистязатель, обличье благородства?

Еще раз благодарю Вас за Вашу книгу. Часто буду в нее заглядывать. Искренно Вам преданный

И. Анненский

Е. М. МУХИНОЙ

2. III 1908

Царское Село,

д. Эбермана

Дорогая, Вы хотите, чтобы я Вам писал о творчестве. Как мало, по-моему, отъемлются от чуда его заповедные уголки, куда является со своими измерительными приборами физик или психолог, так и в вопросе о вдохновении и особой творческой деятельности поэта давно уже гнездится сомнение в полноценности заслуг того человека, который закрепляет своим именем невидную работу поколений и масс. Поэтика начала с сюжетов, позже возник вопрос о заимствованиях и реминисценциях. Определительная роль поэтической речи и власть слов только что начинают выясняться. Фантом творческой индивидуальности почти исчерпан. Но люди упорно, в виде дорогого им пережитка и в, может быть, законных целях самоуслаждения - толпе так же, как и отдельному человеку, нужен жир, а значит, и сахар, - люди упорно, говорю я, чествуют "гениев" не только монументами - куда ни шло - монументы для неоживших Елеазаров {1}, - но речами и даже обедами. Это не столько смешно по отношению к чествующим, которые забавляются, как умеют, как тем, которых чествуют...

Но я боюсь пускать в ход все те группы слов, которые уже поблескивают мне из моей чернильницы, - мне трудно бы было прервать их и - вместо письма - получилась бы целая статья, пожалуй... Нет, статьи бы не получилось, но ее проект, который, по теперешним моим планам, не должен появляться ранее, чем в августе. И потому позвольте мне не развивать мыслей о том, как центр чудесного должен быть перемещен из разоренных палат индивидуальной интуиции в чашу коллективного мыслестрадания, в коллизию слов с ее трагическими эпизодами и тайной. Когда-нибудь я покажу это на примере. Теперь боюсь и начинать. Вы спрашивали меня о романе Свенцицкого {2}. Он помечен 1908 г. это очень интересно. Но ведь здесь он говорит совсем не то, что теперь, хотя и называет себя оставленным при университете и "писателем-проповедником". Роман шаблонен и даже не вполне грамотен, но дело не в этом.