Питирим
Шрифт:
– Забыла?
– Да.
– А это не беда.
Сыч поднялся, неторопливо снял кафтан и обнял ее:
– Напомнить можно.
Борода его, черная, курчавая, приятно защекотала лицо Степаниды.
Она вспомнила Кстово. Прижалась к Сычу с улыбкой.
– Голубиная радость моя...
И пошло...
В этот вечер цыган много расспрашивал о Питириме. Как заметила Степанида, добивался узнать у нее - точно ли Питирим собирается из Нижнего уезжать и когда, и куда, и по какой дороге? Степанида сама ничего такого не знала, а если бы знала, то обязательно все рассказала бы этому курчавому красавцу,
Когда сели ужинать, цыган завел разговор о Фильке.
– Что твой Филька? Болячка!
– Не твоего тела, и нет тебе дела...
– Что заступаешься? Не идет он тебе... не той масти.
– А какой же?
– Нечестный твой Филька. Будь он тут - удавил бы я его, твоего Фильку!
– Мели, Емеля...
– Не нравятся мои слова?
– Мне все одно.
– За что ты любишь его?
– Никогда и не любила и любить не буду.
– Ух, ты! Голубиная радость! Не люби его...
И, крепко обняв Степаниду, зарычал, точно кот:
– Чур, одному: не давать никому.
Степанида шептала:
– Он - сукин сын. Он - злосчастных в цепи обряжает. Совесть диаволу продал. Он - Иуда, сребролюбец... волчий ухвыстень...
– Лебедь ты моя белокрылая... Уйди ты от него, от шелудивого!.. Немало я коней с чужих дворов сводил, и никогда никто не знал того, а тебя сведу - сам царь со всем своим войском не сыщет: ни русский царь, из рогожи деланный, ни король цыганский...
– А Питирим?
Степанида с силою разомкнула Сычевы руки, уставилась испытующе в его глаза.
– Не поминай о нем, - сморщился Сыч, - особливо на ночь... Присниться может.
– Чтой-то? Ужели такой он страшный?
– Демон преисподний.
– Нет!
– отрезала Степанида.
– Он не такой.
– А ты откуда знаешь?
– Стирывала у него... Хорошо знаю... Он не такой...
– Не тако-ой?!
– Сыч подозрительно оглядел Степаниду.
– А какой?
Степанида молчала. Задумалась.
– Не знаю, но только он ни чуточки не страшный... Филька страшнее. Ой, какой он страшный!
Хохот цыгана оскорбил Степаниду.
– Сравнила пупырь с оглоблей!
– Вот и сравнила. Он страшнее вас всех...
– И меня?
– Никого я не боялась! И тебя тоже...
– Степанида крепко прижалась к цыгану.
– А его боюсь... Он опаснее и тебя и других разбойников... Степанида вся дрожала от страха.
Сыч недоумевал, но, почувствовав Степаниду, горячо прильнул своими губами к ее губам.
III
Ямщик изо всех сил гнал лошадей.
Епископ был не в духе. На каждой остановке ворчал на ямщика, грозил ему каторгой, плетьми, застенком. Надо было как можно скорее добраться до Питербурха. Слухи ходили: в январе царь опять уезжает за границу. (Не опоздать бы!)
С тяжелым сердцем покинул епископ Нижний. Пришлось бросить все дела в самый разгар подготовки наступления на раскол. Получилось так, будто стрелка, натянувшего тетиву, взявшего меткий прицел, вдруг схватили за руку со стрелой. Горечь и досада комком свернулись внутри. А главное... Софрон! Расставленные для него сети остались без надзора. Что Филарет?! Что и дьяк Иван? Ни воли, ни разума у людей, - разве они смогут?
В полях бушевала вьюга. Заметала
дороги, топила в сугробах кустарники, врывалась внутрь кибитки, невозможно было открыть глаза. Небо разбухло, отяжелело от снеговых туч. Куски его свисали, поглощаемые вдали мятущимися снежными чудищами.День, а потемнело.
Варсонофий, утонувший в громадном тулупе, видел только спину ямщика. Чувствовал он себя неважно. Близость епископа и его сердитые покрикиванья, нетерпеливые привскакиванья с места действовали на старца угнетающе. Снег таял на лице, стекал водою за ворот.
Успокоился епископ, когда поехали лесами. В проселках, прикрытых соснами, стало потише. Кони и сам ямщик приободрились.
– Скоро ночлег, - наконец проговорил мирно епископ.
– Ты не озяб?
Варсонофий заерзал в тулупе, стараясь обернуться к Питириму.
– Мне хорошо, ваше преосвященство, благодарствую.
Ямщик, услышав разговор позади себя, обернулся тоже к епископу и сказал с заискивающей улыбкой:
– Теперь потеплеет, ваше преосвященство. Вьюга, она к вечеру-то свернется...
От волков да от рысей (кстати, и от воров) епископ взял пистоль, которую и держал теперь в руке. На днях Волынскому, ездившему в Балахну на облаву беглых, пришлось столкнуться с волчьей стаей у деревни Копосово. Чуть не сгрызли, окаянные, и самого помощника губернатора. Целое сражение произошло. Зверь обнаглел в последнее время, лезет в дома, набрасывается на путников, режет скотину - потерял всякий страх. Говорят старики: кровью человеческой пахнет на земле; ни одно царствование, даже Ивана Васильевича Грозного, так не смердило кровью, как нынешнее царствование Петра. Кровь проливается повседневно и повсеместно и обыкновенно. Дикая бродячая собака больше уверена в своей жизни, чем человек. Ни у одной твари крови не выпускается теперь столько, сколько у него, у человека. Вот почему зверь и задрал нос, стал нахальничать.
Так думал сидевший на облучке ямщик, так думали, собственно, многие и по деревням; человек на нет сведен - от этого все зло, поэтому и от зверя уважение к нему всякое пропало и страх тоже. Презирает и зверь людей. Заразился от царя. За слабость презирает.
Возок падал с одного бока на другой, наваливая то епископа на Варсонофия, то Варсонофия на епископа, хотя старец в испуге и делал всяческие усилия, чтобы не валиться на его сторону. Пот выступил от напряжения.
К вечеру пристали к Гороховцу. Подкатили к дому одного знакомого епископу попа. Погода поутихла. Поп выскочил на крыльцо встречать со всей семьей - все полезли под благословение епископа. Звали попа Панкратий. Бородатый, широкоплечий, с большой лысиной поверх лба. Смотрел весело, не робел.
– Тоже был раскольщиком, - с самодовольной улыбкой показал на него Питирим.
Отец Панкратий низко поклонился.
– Тщанием вашего архиерейского священства приобщен к свету истины... Благодарствую.
Жена его, рыжая, худая и веснушчатая беременная женщина с кроличьими глазами, тоже поклонилась. Дети, количества которых не мог учесть Варсонофий, толкались кругом, разинув наивно рты, блеяли, как стадо молодых овец. Питирим, важно откинув голову и распахнув лисью шубу, крытую черным штофом, быстро прошел внутрь поповского жилища. Хозяйка принялась возиться у очага, раздувая огонек, стуча горшками.