Питомник
Шрифт:
— Я могу идти? — тихо спросила Ксюша. — Верните, пожалуйста, мой паспорт.
— Ксения Михайловна, что у вас случилось? Почему вы кричали и звали на помощь? — спросил кто-то у Ксюши за спиной.
Она обернулась и увидела молодого человека в форме с ее паспортом в руках.
— Верните, пожалуйста, паспорт. Мне надо идти, — произнесла она, чувствуя, что сейчас опять заплачет.
— Капитан Мельников, — представился молодой человек. — Паспорт, пожалуйста, возьмите, но я попрошу вас задержаться и ответить на несколько вопросов. Не волнуйтесь, это не займет много времени.
Олег валялся на тахте в столовой перед телевизором, рядом на полу стояла пепельница,
— Хоть бы окно открыл, проветрить, — сказала она откашлявшись. — Есть будешь?
— Нет.
— Может, чаю выпьешь? — Она прошла через столовую, с треском распахнула окно.
— Отстань, а? И закрой, комары налетят.
— Ничего, я сейчас спиральку подожгу. Ты бы жене позвонил, нельзя же так, в самом деле. Устроил здесь бардак, прости Господи, девок пригласил неприличных. Ну какая нормальная жена такое вытерпит? Другая на ее месте тебе бы глаза выцарапала, вот что. Позвони, попроси прощения.
— Обойдется, — рявкнул Олег и закурил очередную сигарету.
— Чего ж ты женился на ней, если совсем не любишь?
— Слушай, ну что ты ко мне пристала? — Олег резко сел, спустил на пол ноги в грязных носках. — Что ты душу из меня тянешь, а?
— Не ори! Я живой человек, не могу все время молчать и обслуживать вас, как робот! Мне ребенка жалко, и, между прочим, не только Машу. У тебя, Олег, есть еще одна дочка, ей сейчас уже лет четырнадцать. Ее Оленька родила, а ты небось и не видел ее ни разу в жизни. Я, старая дура, хоть и не виновата в этих ваших грехах, а все равно чувствую себя сволочью последней, потому что столько лет молча наблюдала и не вмешалась ни разу. — Она выпалила это на одном дыхании, покраснела и зажала рот ладонью.
Несколько секунд Олег молчал, глядя на Раису с такой тупой тоской, что она испугалась. Вдруг из-за ее срыва он, обалдуй несчастный, что-нибудь с собой сделает? Дрыхнет целыми днями, валяется на тахте, курит так, что все вокруг насквозь провоняло дымом. Это не просто безделье, это что-то психическое у него, депрессия, похоже.
— Пятнадцать, — произнес он наконец и слабо, странно улыбнулся.
— Что? — тревожно переспросила Раиса.
— Люсе шестого числа исполнилось пятнадцать лет.
Раиса раскрыла рот и тяжело опустилась на стул. Олег загасил недокуренную сигарету и нечаянно опрокинул пепельницу на пол. Раиса охнула, сорвалась со стула, выскочила из столовой и вернулась через минуту с веником и совком.
— Смотри, какая ты у нас дрессированная, — усмехнулся Олег. — Здорово матушка тебя воспитала. Она умеет. Не обижайся, я тоже дрессированный.
— Ноги подними, мешаешь. И носки надень Другие. Нету, что ли, целых и чистых? Вон, три шкафа барахла. Так ты видишься с ней, с девочкой-то? А что Оля? Как она поживает?
— Оля никак не поживает, — ответил Олег механическим голосом. — Она умерла.
— Ой, батюшки! Давно? — Раиса смела окурки, выбросила в камин, потом, встав на четвереньки, принялась тряпкой оттирать остатки пепла.
— Да ладно тебе, перестань, сядь. Ольга умерла давно, больше десяти лет назад.
— Что, болела? — Раиса села на край тахты с тряпкой в руках.
— Вроде того. — Олег криво усмехнулся. — Из окошка выпрыгнула.
— Из окошка? — вскрикнула Раиса. — Надо же, вот ведь говорят, если человек пугает, никогда этого не сделает.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что я как-то сняла ее с открытого окошка, беременную. — Раиса поджала губы. — Знаешь, что она мне сказала тогда? Я на всю жизнь запомнила. Она сказала, что хозяйка ее ненавидит и все равно убьет, так лучше уж она сама. Вот так. А еще раньше была история. Электрический фен упал в таз с водой,
когда Ольга свитер твой стирала. Как будто случайно. Нет, ну конечно случайно, что я говорю?— Фен, значит. Электрический. И в розетку был включен, да? Смотри-ка. — Олег подмигнул. — В каждой шутке есть доля шутки. Матушка, правда, ненавидела ее. Она убедила себя и отца, что это Оля посадила меня, чистого мальчика, на иглу. Как будто не знала, что к тому времени я уже баловался всякими индийскими травками, покуривал марихуану и анашу, просто из творческого любопытства. Оленька сначала панически боялась наркотиков, но я внушил ей, что в них нет ничего страшного. Если она не попробует настоящего кайфа, мы никогда не поймем друг друга. А она меня любила, дурочка. Между прочим, из всех баб только она одна и любила меня по-настоящему. Мы перепробовали все, и остановились на ЛСД.
— На чем остановились? — заморгала Раиса.
— Наркотик такой. ЛСД называется, — улыбнулся Олег.
— Погоди, Олежек, ты наркоман, что ли? — Раиса осторожно погладила его по руке. — Бедненький, это ж не лечится. Это медленная, мучительная смерть, я вот передачу смотрела, там показывали наркоманов, кошмар, полная инвалидность к тридцати годам, и СПИД у них часто бывает, ты-то как, соблюдаешь осторожность?
Олег уставился на нее воспаленными выпуклыми глазами и вдруг дико, страшно засмеялся. Тело его дергалось, брызнули слезы, наконец, справившись с собой, он спросил сиплым, сорванным голосом:
— Ты придуриваешься или серьезно? Ты что, правда не знала, что я наркоман? Двадцать пять лет практически живешь у нас, все у тебя на глазах, и ты не знала?
— Я думала, у тебя диабет и давление. — Раиса спрятала голову в плечи, как будто испугавшись, что он сейчас ее ударит. — Хозяйка говорила, у тебя целый букет болезней… А оказывается, вот оно что. И Оленька, значит, тоже? Ну теперь я понимаю. А она все-таки выбросилась бедненькая, при ребенке маленьком… ужас какой! Ну а девочка что?
— Девочка слабоумная. Я же говорю, мы с Олей сидели на ЛСД, этот наркотик как-то интересно влияет на хромосомы. Никто пока точно не знает как именно. Врачи называют Люсю олигофренкой. Матушка боится, что кто-нибудь узнает о Люсе. — Олег рухнул на тахту и опять захохотал. — Ну как же, у Галины Семеновны Солодкиной, у такой успешной, такой богатой и блестящей дамы сын наркоман и внучка олигофренка!
— Погоди, что ты смеешься все время? Плакать надо. Так где же она живет? С кем?
— Девочка? — Олег перестал смеяться, лицо его вытянулось в странной болезненной гримасе. Раиса со страхом и жалостью смотрела на его некрасивый курносый профиль. — А была ли девочка? — простонал он высоким, фальшивым фальцетом. — Толстая нелепая Люся, вся в прыщиках, вся такая добрая, ласковая. С ума сойти можно. Жил себе, жил, знал, что она существует где-то, но совершенно о ней не думал. А увидел, и что-то со мной случилось. Окончательно свихнулся. Скучаю по ней. Тянет меня туда как магнитом. Мотаюсь с видеокамерой, снимаю Люсю, а потом любуюсь потихоньку своим детенышем. Бред какой-то, безумие. Матушку едва инфаркт не хватил, когда узнала, что я туда езжу. Орала, рыдала, умоляла.
— Куда ездишь? Можешь по-человечески объяснить?
— В гадюшник этот. В питомник. К Люсе. — Он не глядя протянул руку за сигаретой, стал щелкать зажигалкой, но газ кончился, он отшвырнул зажигалку и крикнул:
— Дай спички!
— Ты очень много куришь, — машинально заметила Раиса, взяла коробок с камина и протянула ему. — Значит, девочку в детский дом сдали?
— Ну а куда же? Нет, ты не думай, это не простой детский дом, а самый что ни на есть лучший. Семейный. Люсю окружают здоровые доброжелательные дети, например вот эти веселенькие близняшки, которые сюда приезжали с фотографом Кисой.