Плацдарм непокоренных

— Знаешь, капитан, не верю, что мы с тобой здесь погибнем, — молвила Войтич, когда страсти немного улеглись и движения их тел перешли в ненасытную чувственную игру. — Опасаюсь, ужасно боюсь за тебя, но не верю. Видение мне — что мы с тобой как раз уцелеем. Даже если все остальные лягут в землю. Так уж нам суждено.

— Не очень-то справедливо по отношению к другим. А все же хотелось бы…

— Перед уходом на задание заглядывала к старику Заметил, что он уже почти не выходит из дома?

— Заметил, конечно, жалко старика.

Беркут действительно несколько раз заглядывал к Брыле. Старик неподвижно лежал в большой, на всю ширину своей комнатушки, постели, соорудив из одеял и шинелей то ли спальный мешок, то ли неудачно поставленную палатку, и не то, чтобы слишком уж болел, а просто, целеустремленно, осознанно и вполне добровольно доживал последние часы, объявляя всякому, кто наведывался к нему, что час его пришел и пора «отходить к вратам Господним».

— Так вот, завещает мне старик Брыла и дом этот, и камнерезальную мастерскую.

Беркут лукаво улыбнулся. Кто знает, во что превратится эта хижина уже завтра утром. Тем не мене, к радости Калины, оказавшейся обладательницей этого странного камнереченского «замка», отнесся уважительно.

— И еще, как оказалось, у него есть дом в Камышовке, ближайшей деревне, всего в двух километрах отсюда. Мощный, выстроенный из огромных диких каменьев, он — Брыла в этом уверен — переживет еще десять войн. Разве что крышу придется подлатать. Но пока что она цела.

— Тот, деревенский, дом — тоже завещает тебе?

— Кроме меня, у него никого больше нет. Единственная дочь, ну, та, о которой я тебе рассказывала…

— Знаю,не надо напоминаний.

— Кто бы мог подумать? — сокрушенно вздохнула Войтич. — И разве она одна?

— Очевидно, тут дело не в ней и не в тебе, а в том, почему в принципе такие концлагеря могли возникнуть в нашей стране… Но ты заговорила со мной о наследстве. С какой стати?

— Потому что собираюсь ждать тебя здесь, капитан. Может быть, в этом же доме. Куда бы судьба ни забрасывала тебя, как бы сладко или дурно тебе ни было — всегда помни: где-то там, в Каменоречье, ждет тебя женщина, которую ты умудрился ласкать посреди двух фронтов. И не важно, будет у меня какой-то мужчина или не будет. Лишь бы ты появился. Если тот, кто возле меня прижился, сам не уйдет…

— …Пристрелю, — добавил вместо нее Беркут, и оба расхохотались.

— Я так понимаю, что у каждой женщины есть свой, судный мужчина. Так вот, таким, судным, мужчиной моим случился ты. Почему так произошло — не знаю и знать не хочу. Набиваться, жизнь тебе калечить — тоже не собираюсь. Но до конца дней буду помнить, что у меня один «судный» мужчина. И мужчина этот — ты, — вонзалась ему ноготком в грудь Калина.

7

Когда капитан добежал до гребня, за которым, на каменистой равнине, начинались хуторские дворы, яростная атака немцев уже захлебнулась, но в разных точках плато — в развалинах домов, между скалами, на склонах небольших ущелий — пристрелка все еще продолжалась.

На сей раз немцы, судя по всему, не собирались отходить под прикрытие первого вала — как это они обычно делали после каждой неудавшейся атаки, опасаясь того, что русские могут проникнуть им в тыл по подземным ходам. Сейчас они продолжали концентрироваться в небольших укрытиях, очевидно, рассчитывая на поддержку роты, расположившейся на правом берегу реки.

— Эй, как вы там чувствуете себя?! — ободряюще крикнул Беркут, обращаясь к нескольким бойцам, не совсем удачно притаившимся в руинах дома и сарая. Немецкий пулеметчик, засевший на вершине валуна, заставлял их втискиваться в присыпанную мокрым снегом щебеночную грязь, пресекая любую попытку подняться. С высоты его «сопки» эти руины просматривались как на ладони, и только камни, из которых когда-то были сложены строения, да «негордое» ползание пока что спасало бойцов от его пуль.

— Как на приеме у архиепископа, — послышался голос Мальчевского. Но где притаился сам младший сержант, он так и не понял. — Этот «тутанхамон египетский», что на валуне засел, второй час тосты произносит, а пить не дает! Ты там с ним не можешь чокнуться?

— Он прикрыт от меня выступом!

— Ага, устроился, сволочь, как у верблюда на горбу, старообрядец христогосподний!

— Ох, и словарь же у тебя богатый! — не удержался капитан, чтобы хоть как-то морально поддержать его. После удачного отражения очередной атаки он чувствовал себя куда увереннее, чем должен был бы чувствовать комендант тающего на глазах и, по существу, гибнущего гарнизона. 1'

— Германские солдаты! Слушайте меня! Я — лейтенант Хейнштоф, который попал в плен! — прокричал во всю свою голосовую мощь Беркут. — Командир русского гарнизона предлагает вам отойти на исходные позиции! Если через двадцать минут вы этого не сделаете, их штурмовые группы появятся у вас в тылу! И начнут истреблять вас! Всем отходить на исходный рубеж! Повторяю: всем германским солдатам предлагается отойти на исходный рубеж!

Андрей отлично понимал, что этот странный ультиматум не способен заставить немцев отойти. Но в то же время не сомневался, что он внесет сумятицу в их настроение. А значит, даст хоть какую-то передышку его бойцам. Только бы они сумели воспользоваться ею.

— Эй, лейтенант Хейнштоф, или как там тебя!

Несколько мгновений Беркут отыскивал глазами того, кто вступил с ним в переговоры, пока наконец не наткнулся на гребешок тулии офицерской фуражки, несмело высовывающейся из-за выступа почти рядом со стволом пулемета.

— Слушаю вас!

— Если ты владеешь русским, то передай их командиру, что это я даю ему двадцать минут! Чтобы он мог сдать весь свой вонючий гарнизон!

— Поговори с ним еще, поговори! — Скосив глаза вправо, капитан увидел Калину. Он узнал ее по тому, как, не по-мужски виляя бедрами, Войтич восходила на склон каменной ложбины. И при этом странно, на вытянутых руках, держала винтовку. — Отвлеки, я сейчас…

— Хорошо. Я передам это коменданту, — Беркут видел, как Калина заползает по желобу. Там, наверху, она окажется в удобной седловине. — Он рядом со мной. Но кто вы?! Как вас представить?

— Я — обер-лейтенант. Командир группы, которая…

В треске стрельбы, доносившейся со стороны основной штольни, Беркут не уловил выстрела, произведенного девушкой, однако ясно услышал отчаянный крик немецкого офицера, медленно поднимающегося из-за уступа. Один из пулеметчиков попытался перехватить его, чтобы обер-лейтенант не полетел вниз, но тотчас же сам опрокинулся на спину, грохнув каской по стволу пулемета.

— Ты говори с ними, капитан, говори! — донесся до Андрея азартный голос Калины. — Там еще третий. И несколько человек подбегает! У меня тут с ними последнее, кровавое танго…

— Не высовывайся, засекут! — предупредил ее Беркут. — Мальчевский, проскакивай сюда! Прикрой! — и, выхватив из кармана лимонку, бросился к пулеметному гнезду.

Залег Андрей как раз в тот момент, когда пулемет снова ожил. Очередь прошла у его головы, а высекаемые пулями каменные искры прожигали кожаные перчатки и впивались в руки.