Плач богов

– Ты прав, прелюдия слишком затянулась. Тем более вечер близится к ужину и было бы не очень приятно столкнуться здесь с разыскивающими нас слугами из Ларго Сулей. Мало, что им может ударить в голову, когда увидят нас в компании незнакомого им мужчины. Поэтому тебе не мешает поторопиться.

– Поторопиться? В чём?

– В том, в чём тебе нет равных. Не даром говорят – яблоко от яблони. Всем в Гранд-Льюисе известно, кто ты такой и чем любишь промышлять на стороне, пока твоя маменька делает вид, будто смотрит в сторону и это её нисколько не касается. Так что для тебя не станет чем-то сложным и невыполнимым проделать свои излюбленные фокусы прямо здесь и при нас.

– Свои излюбленные фокусы? – его терпению можно было только позавидовать. Ни одна пущенная в его сторону колкая фраза не задела уязвимых сторон его честолюбивой гордыни. Казалось, ещё немного и он в буквальном смысле слова заскучает.

– Ну да. То, что твоим «клиенткам» нравится в тебе больше всего. Твоя аполлоновская нагота. Ты же демонстрируешь им её, возможно даже в некой показательной манере. Только не говори, будто им не нравится приказывать тебе раздеваться и наблюдать за этим со стороны. А тебе, в свою очередь, делать это для них.

Кажется, это был первый за всё его пребывание здесь момент, когда его лицо облачилось в уже знакомую маску бесчувственной отчуждённости. Больше никаких ухмылок, включая жёстких и хищных оскалов. Только окаменевшая холодность и буравящий насквозь взгляд, от которого даже у Эвелин вскрывало по затылку и спине ледяными коготками примораживающего страха, а ведь он сейчас смотрел вовсе не на неё.

– Так это всё?.. – лёгкие нотки низкой сипотцы задребезжали в его голосе едва уловимым напряжением. А до этого тишина внутри денника показалась ощутимо пугающей и вполне даже звенящей, наливаясь с каждой пройденной секундой осязаемым гнётом надвигающейся беды.

Эва даже дышать перестала, испугавшись не на шутку, что её могут теперь услышать.

– Всё что вам было нужно? Чтобы я перед вами разделся? – золотая соломинка неспешно перекочевала из одного уголка его рта в другой. И, кажется, Эвелин услышала, как та хрустнула меж нещадными тисками сжавшихся челюстей мужчины. – Так сказать, удовлетворил ваше праздное любопытство? Или всё-таки не всё?

Он вдруг сплюнул в сторону измочаленную соломинку и неожиданно оттолкнулся от косяка. То, что он начал делать после этого, пригвоздило прятавшуюся наверху четвёртую зрительницу теперь уже намертво и без возможности что-либо сделать по собственному хотению. Хотя по началу она не сразу поняла его достаточно прямых намерений. Уж как-то всё быстро завертелось, особенно когда он отшвырнул совершенно не изящным жестом свой пиджак в угол денника и шагнул вперёд, где-то к центру помещения, не сводя припечатывающего к месту взгляда с того, с кем, наверное, мечтал сейчас сотворить что-то во истину нехорошее. Что-то, чья пугающая тень скрытых в его голове мыслей и образов теперь так явственно отражалась на поверхности его чёрных глаз.

Но всё, что он тогда сделал – принялся расстёгивать под грудью и на животе пуговицы жилетки. Быстро, но сдержанно, без рывков, вполне расслабленными пальцами или скорее привычными для него движениями. Просто расстёгивал, а потом просто снимал, откидывая уже ненужной тряпкой в сторону и даже не глядя куда. Именно тогда, когда Эва осознала, что он действительно вполне серьёзно намеревался раздеться, её и приложило припечатывающим ударом-контузией едва не до обморочного состояния.

– Может мне ещё что-то сделать? Например, продемонстрировать, как я иногда занимаюсь сам с собой рукоблудием? Вам ведь известно, что это такое? Поди сами таким не брезгуете в своих тёплых постельках, а тут получите дополнительный стимул к нужным фантазиям.

На рубашке он расстегнул пуговицы только на манжетах и как ни в чём ни бывало стянул через голову всю сорочку, при чём так быстро, что у Эвелин не успело как следует дыхание перехватить, от чёткого понимания, что она смотрит на его обнажённый торс уже второй раз за этот день. Зато слух резануло раздражающим девичьим хихиканьем, прыснувшего звуковой бомбочкой прямо под девушкой, одновременно по-детски глупого и с плохо прикрытым восторгом.

Уж кому-кому, а ей было далеко не до смеха, особенно когда в голову ударило мощным выбросом ошпаривающего адреналина, вплоть до качнувшегося под ней и вокруг денника и поднявшегося в ушах обжигающего шипения. А что творилось с её сердечком и закипевшей кровью, залившей щёки, уши и даже шею горячими «бутонами» подкожных алых «роз»... И всё это глядя на полуобнажённого (пока полуобнажённого) мужчину, чью наготу она успела лицезреть в самый притык несколькими часами ранее, но не успела рассмотреть всё её совершенство в неспешном и спокойном состоянии умиротворённого эстета. До чувства умиротворения сейчас ей было как до Луны ползком, но, по крайней мере, её никто в эти минуты не видел, а, значит, не подгонял интуитивным импульсом очередного постыдного бегства к выходу из конюшни.

Так что, продолжала она любоваться представшей сценкой и тайно, и не против воли, и с той возможностью, когда за подобное ей не выскажут в лицо каким-нибудь осуждающим выговором. Пусть тело всё ещё находилось в оцепенении воспалённого жара, лихорадочной дрожи и содрогалось от мощных внутренних толчков обезумевшего сердца, какое-то мнимое ощущение временной безопасности и даже защищённости скрадывало часть ненормального волнения, подобно густым теням помещения под потолком, скрывавших её собственное местонахождение от глаз остальных участников разворачивающегося безумия. И, само собой, отвести взгляд в сторону она бы уже не сумела, не говоря о тех моментах, когда окутавшие её сети эмоциональной неуравновешенности на происходящее ощутимо ослабили свои смертельно-опасные тиски, а она продолжала наблюдать за действиями человека, который теперь в сущности заполнил собою всё – визуальный обзор и чувства восприятия на него. Словно другого больше и не существовало, ни за пределами этих стен, ни где-либо ещё, и ей приходилось тонуть во всём этом, поскольку иного выбора у неё не было. Или ей казалось, что не было?..

– Поверьте, мне нисколько ни жалко. Даже более того, открою маленькую тайну… - случайно или нет, но проникающие в денник раскалённые до красна лучи заходящего солнце, подобно острейшим клинкам из ослепляющего «металла», прознали и рассекали воздух насквозь, останавливаясь лишь на одном неприступном для них препятствии – на живой скульптуре мужской фигуры. Красными «порезами» скользили по бронзовой, а в тени почти тёмно-медной коже, огибая или же соприкасаясь с контрастными рефлексами и рельефными мазками угольных штрихов.

Оторвать восхищённый взгляд от этой завораживающей игры небрежных движений, света и теней было просто нереально. Будто сюда проник древнейший ведический бог, очаровав и заколдовав всех своих глупых жертв магическим танцем физических заклинаний. Ещё и не по моде длинные до основания шеи локоны тёмно-каштановых (а в темноте почти багряно-смоляных) волос только усиливали данный эффект – удерживая чужие взоры своими тончайшими нитями чёрных паутинок брильянтовым отблеском недосягаемого сокровища. Если по его лицу сейчас начнут проявляться языческие письмена-иероглифы, а на теле проступать витиеватыми узорами оцветнённые шрамы, наверное, Эвелин нисколько этому не удивится. Они итак уже все балансировали на гранях у пересечения двух несовместимых миров, превратившись в одно целое – в общую биомассу, в прозрачную глину, именуемую чувствами. И кто-то (чьи-то ловкие пальцы) ваял из них угодные лишь ему ощущения и порывы, придавая им желанные формы и линии, по которым выбивал золотыми иглами, как по обнажённой коже, татуировками тайных знаний и древних рун.

Страшно, восхитительно и недосягаемо… как при падении… смертельно необратимом падении.

– На самом деле мужчинам нравится хвастаться своим хозяйством и демонстрировать свои размеры не только друг перед другом, особенно, если там есть, что показать. Да и кому, как не искушённым дамочкам оценивать подобное добро. – его руки уже опустились к поясу брюк и к длинному гульфику, в этот раз уже не так быстро расстёгивая скрытые пуговки внутренней застёжки. И всё равно дыхание спёрло не только у Эвы.

В деннике опять стало неестественно тихо.

Языческий бог продолжал свой ритуальный «танец», удерживая внимание каждой, находящейся здесь дурочки без какого-либо усилия. Да и кто сказал, что это он безропотно выполнял чьей-то каприз или глупый приказ. По его поведению, взгляду и высказанным фразам, всё выглядело с точностью наоборот; по реакции всех трёх сестёр Клеменс – выдавало обратным последствием.

– Если ты думала, что для меня это станет каким-то особым испытанием, Софи, боюсь тебя горько разочаровать. – он расстегнул только верхние пуговицы, ему хватило и этого. – Это не испытание, это последняя точка, поставленная твоими загребущими пальчиками, там, где ей было место с самого начала.