Плач к небесам

Он чуть не вскрикнул. Ноги задрожали так, что он был вынужден опуститься на пятки и даже опереться о стену пальцами левой руки. А потом прищурился и опять увидел эту фигуру, проглядывающую сквозь наслоения новой краски, как это часто бывает с картинами, написанными маслом. Долгие годы ничего не видно. А потом старое изображение вдруг начинает всплывать на поверхность, словно привидение.

Именно это сейчас и происходило. Появился тот самый молодой человек с приятным лицом. И в том «нижнем» мире, в котором он существовал, призрачная рука отца обнимала его.

10

Когда на следующий день, ближе к вечеру, он пришел домой, мать уже спрашивала о нем.

– Она проснулась, когда тебя не было, – прошептала ему Лина у самых дверей. – И пришла в ярость. Кидалась в меня разными вещами. Хотела, чтобы ты был у нее, с ней, а ты в это время шатался по площади.

Он слушал это, вряд ли понимая, что она говорит, и едва ли об этом заботясь.

Только что на площади он видел Алессандро, и тот, торопливо и горячо извинившись, кинулся прочь, так что Тонио ничего не успел спросить.

Но Тонио и сам не знал, осмелился бы он задать еще один вопрос или нет, если бы ему представилась такая возможность.

Лишь одна мысль полностью владела им: брат его жив. Он в Стамбуле, сейчас, живой. И то, что он сделал, и за что его выгнали из дома, было столь непростительным, что и образ его, и имя были преданы забвению. «И я не последний в нашем роду. Он жив, и он разделяет со мной эту ношу. Но почему он не женился? Что такое ужасное он натворил, что род Трески вынужден был обратить все свои надежды на младенца в колыбели?»

– Пойди поговори с ней. Сегодня ей лучше, – сказала Лина. – Попробуй уговорить ее встать, принять ванну, одеться.

– Да-да, – бормотал он. – Хорошо, сейчас, минутку…

– Нет, Тонио, иди к ней прямо теперь.

– Дай мне побыть одному, Лина, – проговорил он чуть слышно. Но тут же осознал, что глядит на открытую дверь, в комнату, окутанную тенями.

– Хорошо… Но постой-ка, – вдруг прошептала Лина.

– Ну, что теперь?

– Не спрашивай ее о том, другом… О том, кого ты упоминал вчера, слышишь?

Ему показалось, что нянька читает его мысли. Он пристально посмотрел на нее, изучая тяжелые черты ее простоватого лица, к старости почти утратившего краски, потом заглянул в ее маленькие, лишенные всякого выражения глаза.

Жуткое ощущение охватило его. Правда, оно мучило его уже два дня, но только теперь проявило себя со всей мощью. Это было как-то связано со страхом, с тайнами, с его детскими мрачными подозрениями о том, что не обо всем в доме можно говорить, и с растущим пониманием того, насколько мать молода и насколько отец стар, а еще того, насколько мать несчастна. Он не знал, что все это значит. Но боялся, определенно боялся, что все это связано между собой. А может быть, ужас заключался как раз в том, что все это не было связано. Что просто-напросто такова была жизнь в этом доме, где каждый испытывал одиночество и время от времени боялся вещей, не имеющих названия, и лишь наблюдал из окна за жизнью других людей, пребывающих в иллюзии вечной занятости и безумной страсти.

«Но для каждого из нас это мрачное место было самой жизнью».

Нет, так четко он это для себя не сформулировал. Просто почувствовал, а потом уловил в себе нетерпение и гнев по отношению к матери. «Она не может справиться с собой. Она швыряет вещи, так? Она мечется по своей разукрашенной спальне. Что ж, ему самому придется помочь себе. Он должен найти ответ. Простой ответ на вопрос: почему он всю жизнь считал себя единственным, почему жил среди привидений, в то время как этот отступник жив и здоров и находится в Стамбуле?»

– Что с тобой? – прошептала Лина. – Почему ты так смотришь на меня?

– Ты иди. Я хочу побыть с матушкой.

– Ну ладно. Усади ее в постели, попробуй поднять, – попросила она. – Тонио, если ты этого не сделаешь, то я не знаю, сколько еще я смогу удерживать твоего отца. Сегодня утром он опять подходил к двери. Он уже устал от моих отговорок. Не дай бог, он увидит ее в таком состоянии!

– А почему бы нет! – воскликнул Тонио, неожиданно рассердившись.

– Ты не ведаешь, что говоришь, безжалостный мальчишка, – сказала она. И, как только он вступил в комнату, плотно закрыла за ним дверь.

Марианна сидела у клавесина. Опершись на локоть, поставив рядом стакан и бутылку вина, она играла быструю, звонкую мелодию. Она отгородилась от дневного света тяжелыми шторами, и комната была освещена всего тремя свечами.

Пламя трех свечей отбрасывало на пол и на клавиши три тени, и эти три полупрозрачных слоя тьмы двигались вместе с матерью.

– Ты любишь меня? – спросила она.

– Да, – ответил он.

– Тогда почему ты уходишь? Почему оставляешь меня одну?

– Я возьму тебя с собой. И отныне буду брать тебя с собой каждый день.

– Куда, на прогулку? – пробормотала она. И снова заиграла. – Ты должен был сказать мне, что уходишь из дома.

– Ты бы меня не услышала…

– Не груби мне! – вскричала Марианна.

Тонио присел на мягкую скамеечку рядом с матерью. От нее веяло холодом. А несвежий запах резко контрастировал с ее бледной, восковой красотой. Но волосы были причесаны. Он подумал, что трется об нее, как большая черная кошка.

– Знаешь ту арию, – пробормотала она, – ту, из «Гризельды»? [15] Споешь ее для меня?

15

Опера А. Вивальди.

– Но ты можешь спеть ее со мной…

– Нет, не сейчас, – сказала она.

Он знал, что она права. Из-за вина ей не удавалось управлять своим голосом.

Тонио знал эту арию наизусть и начал петь, но вполголоса, как бы только для нее одной, и чувствовал, как она прижимается к нему всем своим телом. Он услышал ее слабый стон: точно так же она стонала во сне.

– Мама, – сказал он внезапно, перестав играть. Повернувшись к ней, ровно усадил ее и взглянул на ее смутный профиль. На миг его отвлекло переплетение трех теней на полу за ее спиной. – Мама, я должен попросить тебя выслушать одну маленькую историю и спросить, что ты знаешь об этом.

– Только если в ней есть феи, привидения и ведьмы, – отвечала она. – Тогда мне понравится.

– Возможно, они там есть, мама, – сказал он.

Она отвернулась и смотрела в сторону, а он описал ей Марчелло Лизани и передал все, что тот сказал, а потом поведал о своих поисках картины.

Он описал ей портрет в трапезной и то, что он там обнаружил.

И пока он говорил, она очень медленно поворачивала к нему лицо. Поначалу он не заметил ничего странного – только то, что мать действительно слушает его.