Плач к небесам

– Не хотите ли еще раз поцеловать меня, отец? – прошептала она, а на ее красивом лице, на ее безупречном белом лице застыла в этот миг самая что ни на есть милая и безмятежная улыбка!

Карло плюнул в нее.

Стиснув зубы, вытянув руки, пытаясь схватить ее растопыренными пальцами, плюнул еще раз.

А потом отпрянул назад, дрожа, еще больше заваливаясь головой вбок: все, все стало вдруг ему абсолютно ясно, и он был поражен совершенством задуманного и осуществленного плана.

Сцена, бесконечные разговоры о его красоте и мастерстве иллюзии, о том, что перед огнями рампы он выглядит как воплощенная женщина, а еще эти руки, эти страшные, ужасные руки, а еще эта кожа!

Карло почувствовал, что его сейчас стошнит. И стиснул зубы и напряг всю свою волю, чтобы не поддаться панике и не дать ей насладиться его унижением. Но прекратить рев и стон – рев и стон сквозь стиснутые зубы – он не мог.

Ей. Она! Он закрыл глаза, содрогаясь. Его мутило. Он сглотнул рвоту и задрожал еще больше. А когда открыл глаза, перед ним был Тонио, конечно же Тонио, державший в руках огромный французский парик из белых волос с жемчужинками.

Улыбка сошла с его лица. В стеклянном взгляде широко раскрытых глаз читалось презрение.

Он, как доспехи, снял с себя черный корсет. Отвязал юбки, и они упали на пол. И вот, в смятой белой рубашке и бриджах, с влажными и растрепанными волосами перед Карло предстал громадный, опасный, как хищник, мужчина. За поясом у него был кинжал с ручкой, инкрустированной драгоценными камнями. Шагнув из кучи смятой тафты на полу, он взял кинжал в руку – свою длинную руку.

Карло снова подавил рвоту. Во рту был отвратительный привкус. Молчание мерцало между ними теперь, как вибрация тончайшей проволоки.

Они долго смотрели друг на друга – демон с холодными глазами и лицом ангела и он, Карло, издавший нелепый, тихий смешок.

Он облизал губы. Пересохшие, кислые на вкус. Кровь запеклась на потрескавшейся нижней губе.

– Мои люди… – сказал он.

– …Слишком далеко, чтобы услышать вас.

– Придут…

– …Еще очень, очень не скоро.

И Карло снова вспомнил – хотя и довольно смутно – ступеньки, уходившие все выше и выше. И он тогда еще сказал ей: «Я слышу, где-то течет вода. Возможно, прорвался канал…» Он чувствовал смрад канала. А она, эта тварь, это чудовище, этот демон, ответила ему: «Это не важно. Здесь нет ни одной живой души…»

Никого, ни одной живой души в доме, которая могла бы его услышать. Никого во всем огромном полуразрушенном старом доме.

А здесь, в этой комнате с пылающим очагом, он подошел тогда к окну, чтобы подышать воздухом, и собственными глазами увидел не улицу, на которой стояли бы и ждали его люди, а темный колодец внутреннего двора, уходящий на четыре этажа вниз! Они находились одни в самом сердце этого дома, и Тонио шаг за шагом дал ему это понять!

О, это было слишком совершенно, слишком умно!

Пот градом катил с него. «И против этого-то создания я послал всего пару примитивных головорезов!» Пот бежал по спине и струился под мышками. Карло почувствовал, какими влажными и скользкими стали ладони, когда он сжимал и разжимал кулаки, снова борясь с паникой, с настоятельной потребностью сопротивляться, в то время как дубовое кресло не сдвинулось ни на дюйм.

И сколько раз он предупреждал Федерико не мешать ему, когда он с женщиной! Сколько раз запрещал вытаскивать его из постелей!

Да, поставлено было замечательно, и при этом совсем не было оперой. А он еще говорил: «Да он жалкий евнух! Они могут придушить его голыми руками!»

Он увидел, что Тонио сел за стол лицом к нему. Его рубашка была развязана на шее, свет играл на скулах, и каждое движение своей жутковатой грацией напоминало движение гигантской кошки, пантеры.

Карло почувствовал, как в нем бурлит ненависть, опасная ненависть, нацеленная на это лицо, совершенное лицо, на каждую подробность, открывавшуюся ему, на все то, что он всегда знал и так мучительно хотел узнать о Тонио-певце, Тонио-ведьме-перед-рампой, юном и прекрасном Тонио, знаменитом Тонио. Ребенке, взращенном Андреа в благословении и всепрощении под той самой крышей, в те самые годы, когда он бесился от злости в Стамбуле, Тонио, имевшем все, Тонио, от которого невозможно убежать, Тонио, от которого ни на миг нельзя спрятаться, Тонио, Тонио и Тонио, чье имя она выкрикнула даже на смертном одре. Тонио, во власти которого он сейчас находился, пленный и беспомощный, несмотря на тот нож и эти длинные, слабые конечности евнуха, несмотря на всех бравос и все меры предосторожности.

Если бы он не издал страшный ревущий крик, эта ненависть свела бы его с ума.

Но он думал, думал. Его людям требовалось время. Время, чтобы понять, что дом пуст, что в доме слишком темно. Время, чтобы начать беспокоиться.

– Почему ты не убил меня? – спросил Карло и вдруг резко напряг мускулы, проверяя силу ремня, хватаясь руками за воздух. – Почему ты не сделал этого в гондоле? Почему ты не убил меня-я-я?

– Быстро, тайно? – раздался знакомый хрипловатый шепот. – Без всякого объяснения? Так, как ваши люди собирались убить меня в Риме?

Карло прищурился.

Время, ему нужно выиграть время. Федерико носом чует опасность. Он поймет, что что-то не так. И он, конечно, где-то поблизости, рядом с этим домом.

– Хочу вина, – сказал Карло.

Его взгляд переметнулся на стол, на воткнутый в дичь нож с костяной ручкой, дотянуться до которого он не мог никак, на бокалы и фляжку с бренди, лежавшую на боку.

– Хочу вина! – потребовал он громче. – Будь ты проклят, но раз уж ты не убил меня в гондоле, тогда дай мне вина!

Тонио изучающе смотрел на него с таким видом, будто в его распоряжении было все время мира.

А потом своей невероятно длинной рукой пододвинул бокал к Карло.

– Прошу вас, отец, – сказал он.

Карло поднял бокал, но для того, чтобы отпить, ему пришлось наклониться. Набрав в рот вина, он прополоскал рот, смывая отвратительный привкус, а когда снова поднял глаза, то почувствовал такое сильное головокружение, что голова опять свесилась набок.

Он осушил бокал.

– Дай еще, – потребовал он.

Нож был слишком далеко. Даже если бы ему удалось хоть как-то придвинуть к себе стол, еще более тяжелый, чем кресло, в котором он сидел связанный и беспомощный, он бы ни за что не сумел вовремя схватить нож.

Тонио поднял бутылку.

Федерико поймет, что случилось нечто непредвиденное. Он подойдет к двери. Дверь. Дверь.

Когда Карло поднимался по лестнице перед красавицей, он слышал какой-то шум, раздававшийся по дому, как грохот пушки. А еще у него тогда мелькнула мысль, что женщина не могла бы с такой легкостью задвинуть тяжелый засов, как это сделала она.