Плачь, Маргарита
Шрифт:
Рудольф вышел на веранду покурить. Про себя он ругал Лея последними словами. Он был так зол на Роберта, что попадись тот ему под руку, услышал бы много нелицеприятных вещей. «Знали бы отец с матерью, что позволяет себе гипотетический жених их дочки! Знала бы Грета! Ну погоди же! Теперь я с тобой поговорю, как положено… сорока тысячам братьев!»
Отдышавшись, он отправился к больному Геббельсу передать последние распоряжения фюрера. Тот тихо лежал с завязанным горлом. От бедного Йозефа за эти дни остались одни глаза. Рука была горячая, говорить он не мог и кое-как объяснялся жестами.
— Только не впадай в какое-нибудь трансгиперболическое состояние, — шутливо попросил Гесс, — а то потом не выкарабкаешься. Жизнь нас бьет, а мы ее — все естественно. Если очень
Геббельс взял со столика карандаш и, написав что-то на листке бумаги, протянул Гессу. «Я очень виноват».
— Все не без греха, — отвечал на это Рудольф.
«Как хорошо было в Рейхольдсгрюне».
— Весной приезжайте еще. «Какие новости?»
— Да никаких. Фюрер обещал позвонить из Мюнхена. Он очень беспокоится за тебя. Гиммлер тоже передавал привет. Не знаю, как быть с приемом у баронессы. Если сказать ей, что ты болен, то сегодня тут начнется такая же свистопляска, как вокруг Роберта, и тебе не дадут отдохнуть.
«Я не настолько популярен».
— Приедет Магда и решит, стоит ли это проверять. Я бы не стал.
«Фюрер что-нибудь говорил о реорганизации?»
Рудольф дождался, пока выйдет врач, давший больному лекарство, и ответил:
— Да. Он утвердился в мысли поделить партийный отдел практически между нами троими. В самом трудном положении пока Роберт. Фюрер все решительнее высказывается против Штрассера. Я этого поддерживать не стану, но тебе говорю как есть. Еще он сказал: спроси Геббельса, кто ему мешает, я их всех уберу от него.
«Это хорошо».
— Это правильно. Я к тебе зайду еще. Похоже, мы тут пока останемся — хозяйка настаивает. Может быть, тебе хочется чего-нибудь?
Геббельс чуть усмехнулся и снова взял карандаш.
«Вернуться бы на три дня назад. Еще лучше — на две недели».
Рудольф сочувственно кивнул. Когда он вышел, его поджидала Грета. Она теперь гораздо спокойней разгуливала по дому, поскольку тех, кто в нем оставался, она не стеснялась.
— Ну как он? — спросила она брата.
— Температура высокая, говорить не может… Но настроение выравнивается, по-моему. — И мысленно добавил: «Таких фокусов, как твой герой, Геббельс себе не позволяет».
— Бедный Йозеф!
— Что это тебя на Шекспира потянуло?
— Почему на Шекспира? — Маргарита в недоумении оглянулась на появившуюся сзади Ангелику.
— Бедный Йорик! — подсказала та. Только что прочитанный «Гамлет» стоял в ее памяти, точно огромная сверкающая скала.
Грета еще больше удивилась:
— Руди, ты, по-моему, переутомился немного.
— Вы для чего сюда шли? — рассердился он.
— Просто узнать, как Йозеф.
— Узнали? Теперь топайте к себе.
— Мы что, арестованы? — возмутилась Маргарита. Гели дергала ее сзади за рукав. — Да не стану я больше сидеть взаперти! Мы в театр хотим или хотя бы просто погулять за этот забор проклятый! Мы же города не видели почти!
— А вас кто сюда звал?! — рявкнул Гесс. — Сами явились! Одни проблемы с вами!
— Не кричи на меня, — шагнула к нему сестра. — Да, явились! Да, сами! Ну и что?
Он взял себя в руки.
— Девочки, я прошу — побудьте дома. Может быть, вечером съездим куда-нибудь. У меня дела; фрау Геббельс должна приехать — нужно встретить ее.
Маргарита окинула его холодным взглядом; Гели изо всех сил тянула ее за собой. Когда они удалились, Рудольф посмотрел на часы. Магда прилетит часа через три-четыре; у него еще оставалось время доделать кое-какие дела, порученные ему после отъезда коллег. Но все мысли крутились вокруг главного — где Роберт? Где? Неужели опять в каком-нибудь ресторане с красоткой? Неужели пьет? Это не укладывалось в голове.
Страх за друга, смешанный с негодованием, сбивал с толку, парализовал волю — Рудольф из одной крайности кидался в другую и в результате ничего не предпринимал… Они познакомились летом 1924 года в доме Карла Боша, старинного приятеля Карла Хаусхофера, одного из магнатов — основателей «Фарбениндустри». Тогда Карл еще не оставил надежды приобщить Рудольфа к чистой науке и часто просил сопровождать его в качестве
ассистента в тот или иной университетский центр.У Боша собралось блестящее общество. Там Гесс впервые увидел кельнского банкира Курта фон Шредера, генерала Гренера, теперешнего министра обороны; получившего уже широкую известность финансиста Ялмара Шахта и еще множество знаменитостей. Из своих были Геринг, Грегор Штрассер с молоденьким помощником и другом Йозефом Геббельсом, а также — Вильгельм Кепплер, главный советник партии по экономическим вопросам.
Вечер был светский, с болтовней, обилием тонких вин и балом, во время которого Штрассер указал Рудольфу на одну из танцующих пар.
— Обрати внимание на партнера блистательной баронессы. Он работает в «Фарбен», химик, доктор наук Его там обожают все, даже ретрограды. Хочу заполучить его к нам. Светлая голова. Может быть очень полезен. Жаль только, пьет.
Примерно так же отозвался о химике и Кепплер: «Умница, хватка железная… Если б не пил!»
Гессу доктор Лей сразу понравился. Чрезвычайно живой, улыбчивый, с мягким юмором и той мерой серьезности в больших темно-серых глазах, что говорит о глубоком уме и печальном опыте прожитых лет, он не производил впечатления сильно пьющего. Во всяком случае, Рудольфу это показалось преувеличением. Рассеянно наблюдая за Леем, Гесс заметил, что пьет он действительно очень много — рюмку за рюмкой, прерываясь лишь на очередной танец или краткую беседу с кем-либо из гостей. Но по-настоящему неприятное впечатление ожидало его на следующее утро, когда за поздним завтраком у Боша кто-то сказал, что Лея привезли всего два часа назад мертвецки пьяного; друзья с трудом разыскали его в одном из ночных казино на окраине Бонна в полном беспамятстве, среди таких же упившихся до бесчувствия людей. И в тот же вечер Гесс встретил его на заседании кафедры Боннского университета как ни в чем не бывало беседующим с коллегами о синтетическом горючем, в технологию производства которого «Фарбен» вкладывала миллионы, и снова поразился, как этот элегантный человек и серьезный ученый мог провести ночь в грязном кабаке, среди человеческого отребья, с которым у него нет ничего общего.
Позже, познакомившись и сблизившись с Робертом Леем, Гесс никак не мог взять в толк — почему, начав пить, тот не может остановиться, пока не свалится где попало. Если бы не друзья, он давно бы утонул, замерз или просто разбился насмерть на какой-нибудь ресторанной лестнице.
«Роберт, что ты делаешь? Опомнись! Как можно так относиться к себе!» — убеждал он Лея после очередной пьянки до бесчувствия; но тот отделывался шутками или ласково посылал друга к черту. Лишь раз Гесс наблюдал позитивный эффект от принятия дозы. На очередном съезде в Нюрнберге перед своим выступлением Роберт почувствовал, что не может говорить — у него начался мучительный приступ заикания, изводившего его со времен войны. Полбутылки французского коньяка залпом немедленно привели его в норму, он говорил свободно и так накрутил им хвосты, что даже Геббельс позавидовал.
В остальных случаях эффект был ужасный — пьяный Лей делался груб, зол, отвратительно циничен, и, как следствие, — головные боли, нервные срывы, бессонница, с годами усугублявшаяся… Любопытно, что Роберт умудрялся напиваться даже в таких местах, где спиртного и не нюхали. Как-то раз Рудольф уговорил его отправиться с ними в горы, к протестантскому монастырю, где строго блюлись заповеди воздержания. Вечером все, усталые, улеглись спать, а наутро Лей был изумительно пьян, а вместе с ним — и полдюжины монахов, хотя ни у них, ни у альпинистов спиртного не было.
— Где ты взял водку? — допытывался потом Альбрехт Хаусхофер. — Это уму непостижимо! Не с неба же она свалилась, в конце концов!
— А главное, зачем? — с другой стороны наседал Рудольф. — Ведь здесь, в горах, в тишине, нервы сами успокаиваются.
— Во-первых, Господь, презирая фарисеев, всегда найдет чем утешить искренних грешников, — отвечал Роберт. — Во-вторых, это не у меня, а у монахов сдали нервы, а я в чужой монастырь со своим уставом не навязываюсь.
— Ты хочешь сказать, что монахи тебя напоили? — недоумевал Гесс.