Плачь обо мне, небо

Герцог Лейхтенбергский с интересом наблюдал за сменой настроения на лице кружащейся под его рукой княжны: теперь её улыбка выглядела куда более искренней, и даже глаза, казалось, посветлели, стоило ей увидеть танцующего Великого князя. Правда, следом в поле зрения попал цесаревич – это герцогу было ясно даже без взгляда в ту же сторону – и вновь что-то неуловимо переломилось.

Те несколько дней, что он был с ней знаком, позволили увидеть в Катерине натуру эмоциональную, но заключенную в кандалы общественного мнения и отравленную смешавшимися с молоком матери понятиями долга. Стоит сразу пояснить – он не поощрял бесстыдное поведение некоторых светских барышень, что открыто предлагали себя мужчинам, чье состояние и положение казалось им хоть сколько-нибудь значимым, однако для своего юного возраста, коему свойственны порывистость, живость, опрометчивость, Катерина была излишне сдержана. Словно бы в действительности ей было отнюдь не двадцать, а значительно больше, и эти прожитые слишком рано годы оставили свой тяжелый отпечаток.

Даже сейчас, танцуя с ним, она будто бы не испытывала полного удовольствия. И не из-за его общества – герцог мог поручиться, что Катерина действительно расположена к нему и не выдавливает из себя радушие во время беседы или даже простого приветствия. А просто потому, что ей не по силам даже ненадолго забыть, как и что она должна мыслить, чувствовать, делать, находясь в подобном высокопоставленном обществе.

Она словно была отражением его царственного кузена – Николай, возможно, даже в большей мере утонул в этих понятиях долга и чести. И точно так же казался значительно старше своего возраста. Впрочем, у него это выражалось не только в поведении, но и в мышлении.

Не потому ли они оказались так близки?

О том, что происходит между Наследником Престола и очаровательной фрейлиной, герцог догадался лишь с подачи старшей сестры, кажется, заприметившей это еще в первый день их пребывания в Царском Селе. И стоило присмотреться повнимательнее, как все то, что терзало его любопытство, вставало на свои места, уверяя: действительно, так все и было.

И в отличие от Саши, выведенного mademoiselle Мещерской в круг танцующих, который пока еще был охвачен лишь дружеской симпатией к барышне, но после, если это разовьется в романтическое чувство, определенно признается ей – пусть неуклюже, пусть даже грубовато, но честно, Никса будет молчать. Как будет молчать и его избранница.

Молчать и подавлять то, чего быть не должно.

Почтительно кланяясь своей даме, стоило Шопену стихнуть, и принимая ответный реверанс, герцог подал ей руку, дабы сопроводить на ужин. Но прежде отнял у нее еще несколько минут, проведенных в непринужденной беседе – прежде чем заприметить цесаревича, взглядом прожигающего веселящегося от одного его вида кузена.

Герцог не стремился вызвать его ревность, не имея никаких видов на княжну, но видеть Никсу таким было крайне забавно. А забавы Николай Максимилианович любил.

Нарочно склоняясь к Катерине чуть ближе, чтобы следующую фразу произнести тише и, со стороны, интимнее, он уже пытался угадать, какой из вариантов развития событий последует за этим. Увы, тот, что ожидался сильнее всего и одновременно с тем был скучнее:

– В конце вечера надо бы узнать, кому барышни благоволили больше – тебе или Алексею, – прокомментировал приблизившийся цесаревич, обращаясь к кузену. Сказано это было с явным сарказмом, но без какого бы то ни было неудовольствия, что оказалось тщательно запрятано. Герцог усмехнулся:

– Внимание Екатерины Алексеевны стоит десятка прочих дам, – галантно оставив поцелуй на её руке, сообщил он, вызывая улыбку с её стороны – к этим излишне театральным жестам она уже успела привыкнуть и даже находить в них некоторую прелесть.

– Спустя полчаса это же я услышу о любой другой из здешних барышень, – насмешливо бросил цесаревич, тут же переводя взгляд на Катерину. – Не верьте ему, Катрин – он дал бы фору даже Казанове.

– Не волнуйтесь, Ваше Высочество, – она коснулась краем наполовину раскрытого веера свободной руки, где блестел под ярким светом изумруд, – мои мысли заняты исключительно предстоящей свадьбой.

– Вы обручены? – удивление на лице герцога Лейхтенбергского было абсолютно не наигранным: этот «незначительный» факт не был ему известен, зато изрядно менял всю картину. – Вашему жениху несказанно повезло. Однако, – он бросил недоуменный взгляд на цесаревича, прежде чем вновь посмотреть на княжну, – почему же Вы не вместе сегодня?

Ему почудилось, или по её лицу проскользнула тень?

– Дела государственной важности, – полураскрытый веер опустился; герцог едва заметно сощурился. Счастливые невесты выглядели иначе.

– Он многое теряет, оставляя Вас даже на минуту. Кто знает, кому вздумается похитить Ваше сердце.

– Твою коллекцию уже негде хранить, – оповестил его цесаревич и, завершая эту короткую словесную пикировку, подал руку Катерине. – Позволите проводить Вас на ужин?

Дождавшись, пока та поблагодарит герцога за мазурку, он осторожно провел её вдоль круга танцующих в направлении трех длинных столов, расположенных у дальней стены: в силу того, что сегодняшний вечер был скорее домашним, нежели парадным, трапеза предполагалась тоже легкая, лишь чтобы сохранить основные черты традиций.

– А Вы, стало быть, ревнуете, Катрин? – вдруг осведомился Николай. – Столь стремительно дали согласие на танец, когда минутой ранее не желали этого.

– С чего бы? – она равнодушно раскрыла веер.

Отказ её был продиктован отнюдь не нежеланием танцевать, а стремлением не вызвать лишние домыслы и сплетни, коих вокруг нее и без того было немало. И опасением. Но об этом цесаревичу знать не стоило.

– Вы играете с огнем, – понизив голос, уведомил ее тот. Она испуганно прикрыла губы, делая вид, что трактовала его слова иначе:

– Но ведь Вы не донесете моему жениху, что я вальсировала с кем-то в его отсутствие?

Николай усмехнулся.

– Только если Вы пообещаете составить мне компанию после ужина.

Понимая, что иначе их спор затянется, что повлечет за собой косые взгляды и перешептывания, Катерина коротко кивнула, позволяя цесаревичу сопроводить её до свободного места возле Эллен и оставить: ему надлежало занять место во главе стола, подле кузенов. Хоть ненадолго она получила возможность облегченно выдохнуть: с самого момента возвращения Дмитрия находиться рядом с цесаревичем, пусть даже недолго, было выше её сил. Она все сильнее склонялась к мысли оставить Двор после свадьбы, хотя уверенность подтачивало обещание, данное Императрице – Катерина не могла так своевольно оставить её.

Однако, возможно, государыня поймет и простит – она была мудра и проницательна. А еще безмерно милосердна, и потому, наверняка не осудит малодушное желание оставить придворную службу.

Последние несколько дней. Ей нужно прожить всего несколько дней и поставить жирную точку. Возможно, Императрица нарочно позволила ей остаться здесь, чтобы закончить все вне чужих глаз и ушей. Возможно, она видела намного больше, чем показывала, и вместо того, чтобы карать – проявляла сострадание. Хотя бы из благодарности и уважения к своей государыне Катерина обязана была сделать то, что должно. Прекратить своими мыслями гневить Создателя, покаяться на исповеди и принести клятву перед образами. Ту, что уже не сумеет нарушить.