Плач юных сердец

— Просто я вчера всю ночь не спал, — сказал он, закрывая лицо ладонями. — Но главное, я горд собой впервые… впервые за много лет. Бог мой, девочка, она была там совсем одна, ее бросили, она там пропадала, и, может, я за всю свою жизнь ничего хорошего не сделал, но я же, бля, поехал туда, нашел ее, забрал и привез домой, и теперь я горд собой как старый хрен — вот и все.

Но даже тогда он подозревал, что это не совсем все, а остального было не рассказать.

Он взял себя в руки, принялся извиняться, наигранно рассмеялся, чтобы доказать, что он и не плакал вовсе, и без всяких возражений отправился вслед за Сарой в спальню, но и тогда он знал, что до слез его довели заключительные строки «Если начистоту» — они гремели сегодня всю дорогу в герметичной кабине самолета и до сих пор со звоном прокручивались у него в голове, — и еще он вспомнил, что написал это стихотворение, когда Лауре было пять лет.

Тест на беременность оказался отрицательным — Лаура могла больше не интересоваться этим вопросом, пока не выйдет замуж за молодого человека, которого результаты этих тестов будут волновать ничуть не меньше, чем ее саму, — так что худшие беспокойства были позади.

Но следующий шаг, которого Майкл наверняка попытался бы избежать, если бы на нем не настаивала Сара, состоял в том, чтобы показать Лауру психиатру из университетской клиники.

Целый час он нервничал в одиночестве в зале ожидания, заставленном оранжевыми пластмассовыми стульями; потом доктор выпустил из кабинета Лауру и попросил ее подождать, пока он побеседует с ее отцом. И Майкл был благодарен судьбе хотя бы за то, что им не достался какой-нибудь молодой нахал; этот был учтивый, преисполненный собственного достоинства человек лет пятидесяти или больше; в своем старомодном костюме и до блеска начищенных коричневых ботинках он казался устроенным, очень семейным человеком; фамилия его была Макхейл.

— Что ж, мистер Дэвенпорт, — сказал он, когда они сели к столу за плотно закрытой дверью, — я полагаю, мы имеем дело с психозом в чистом виде.

— Постойте-постойте, — сказал Майкл. — Где вы взяли этот «психоз»? Она перебрала с наркотиками, вот и все. Вам не кажется, что «психоз» — не то слово, которым стоит вот так вот разбрасываться?

— Мне кажется, это наиболее точное слово из тех, что имеются в нашем распоряжении. Видите ли, некоторые из этих наркотиков вызывают психотические состояния. Появляется серьезная дезориентация, взлеты и падения, галлюцинации, в результате чего складывается классическая картина острого психоза.

— Ну хорошо, ладно. Но разве вы не видите, доктор, что наркотики она больше не принимает. Она теперь ведет размеренную жизнь, живет вместе со мной и своей мачехой. Разве нельзя просто оставить ее в покое и дать ей шанс поправиться самостоятельно?

— В каких-то случаях я бы именно так и поступил, да, но ваша дочь находится в крайне тревожном и спутанном состоянии. Я не предлагаю укладывать ее в больницу, как минимум пока, но мне нужно будет дважды в неделю ее здесь видеть. Лучше бы, конечно, три раза, но начнем пока с двух.

— Господи, — сказал Майкл, — она, наверное, вела себя здесь с вами как-то более чокнуто, чем дома. — Но он уже знал, что в этом споре победа ему не светит: у него никогда не получалось переспорить этих скользких ублюдков и никогда, наверное, не получится. — То есть дома она, конечно, тоже ведет себя пока что не вполне нормально, — сказал он, — но главным образом это выражается в том, что она все время какая-то ленивая и медлительная.

— И не очень разговорчивая?

— Да, совсем неразговорчивая.

— Ну тогда… — сказал доктор с хитрым видом, в котором читалось какое-то неприятное подмигивание, — тогда вам просто не доводилось слышать о внешних пределах и прочих подобных вещах.

Как-то утром пришло напечатанное на хорошей машинке письмо из Уоррингтона — судя по почерку на конверте, его переправила им Люси; смысл был в том, что Лаура может вернуться на второй курс «с испытательным сроком».

— Прям охуеть как круто, — сказал Майкл. — Слушай, девочка, никогда в жизни не соглашайся ни на какой «испытательный срок». Шел бы этот Уоррингтон нахуй. А эти свои трико и прочую дрянь пусть засунут себе в жопу.

И только в этот момент он вспомнил, что колледж Уоррингтон, вообще-то, порекомендовала молодой школьный консультант, спокойная и вдумчивая Сара, которая молча сидела сейчас с ним рядом за завтраком.

— Ладно, дорогая, извини, — сказал он.

В последнее время слова типа «дорогая», «девочка», «любимая» текли в этом доме таким мощным потоком, что он порой переставал понимать, с которой из двух девушек разговаривает, но на этот раз имелась в виду Сара.

— Ты не подумай: попробовали — и ладно. Я лично всегда считал, что Уоррингтон ей не подходит: наверное, даже в Биллингсе она научилась бы большему, чем в этом цветнике. А кроме того, если она будет учиться в Биллингсе, она сможет ходить на консультации к доктору как-его-там, сколько ему заблагорассудится, а потом, если появится у нее такое желание, переведется в какой-нибудь университет поприличнее.

И Сара согласилась, тщательно все обдумав, что этот план не лишен здравомыслия.

— Забавно, — сказала Лаура с другой стороны стола, и в глазах у нее появилась поволока, а в голосе мечтательность. — Я почти ничего уже не помню про Уоррингтон — все как-то размыто. Помню, как мы после обеда всей толпой шли через поля к шоссе и там сидели и ждали, когда подъедет какая-то определенная машина. Машина съезжала на обочину и останавливалась, водитель опускал стекло, чтобы мы могли просунуть туда деньги, а потом вручал нам такие коричневые бумажные пакетики. Там были капсулы с кислотой, разные амфетамины, кокс, гашиш и просто старая добрая марихуана, и потом мы шли обратно в школу — там над этими полями бывали такие прекрасные закаты, — и у всех было чувство, что мы такие богатые и все у нас замечательно, потому что на следующую неделю нам теперь уж точно хватит.

— Ага, — сказал Майкл. — Ах, сколько ностальгии, любовь моя, прямо буколика какая-то. Только вот что я тебе скажу. Ты больше уже не хиппи, ясно? Кончилась твоя безответственность, никто больше твоим желаниям потакать не будет. Ты теперь психбольная, и мы с твоей мачехой сделаем все возможное, чтобы мозги у тебя встали наконец на место. Так что, если ты уже наелась, можешь идти к себе и заснуть еще часа на четыре или сделать что-нибудь столь же полезное.

— Тебе не кажется, что это уже чересчур? — спросила Сара, когда Лаура ушла.

И он угрюмо уставился на желток своей остывшей яичницы. Не было еще и девяти, а он уже дважды вышел из себя.

В тот же день в приемном отделе университета ему сообщили, что на осенний семестр записываться уже поздно и что лучшее, что можно сделать, — это подать заявление о том, чтобы Лауру зачислили с февраля. Получается, что они еще на пять месяцев застрянут втроем в доме, который стал вдруг казаться слишком маленьким.

— Что ж, я думаю, мы это переживем, — сказала Сара. — Я, кстати, считаю, что ей все равно еще рано возвращаться в колледж. Тебе так не кажется? По-моему, она еще недостаточно сосредоточенна.

Вскоре пришло письмо от Люси. Очень короткий текст был аккуратно расположен по центру страницы, и по вниманию, уделенному форме и содержанию письма, было понятно, что Люси писала его несколько раз, прежде чем найти верный тон.

Дорогой Майкл,

очень признательна тебе, что ты вмешался и взял на себя ответственность за Лауру этим летом. Ты оказался на месте, когда она в тебе нуждалась, и, судя по всему, поступил мудро и очень правильно.

Мои наилучшие пожелания Саре и благодарность за ее помощь.

Как всегда, всего доброго,

Л.

P.S. В скором времени перебираюсь поближе к Бостону, наверное в Кембридж. Адрес сообщу отдельно.