Плач

— Сядь и опусти голову между коленей, — посоветовал он. — Чтобы не упасть в обморок. Их сад — точь-в-точь как я его помнил. Там очень красиво, Джоанна. Там растет лилли-пилли — помнишь, ты хотела посадить такое же дерево у нас в саду. Садись, никуда не ходи. Я сам обо всем позабочусь. Так удобно? Не ходи за дом, слышишь? Оставайся здесь.

— Давай не будем этого делать. Еще не поздно, — сказала она, но коленки заглушили слова, да и Алистер все равно уже ушел.

*

Раздался плач.

Она подняла голову. Ей казалось, она просидела так не один час. Снова плач. Самый прекрасный звук из всех, что ей доводилось слышать.

Это был не плач. Это выла сирена.

Джоанна выбралась из машины и посмотрела вверх на затянутое дымом небо. Вдали показался вертолет. Выла, вероятно, пожарная машина. Джоанна уже собралась крикнуть, позвать Алистера, но в ту же секунду он подбежал к машине, запрыгнул внутрь и крикнул:

— Запрыгивай! Быстро!

Они поехали, и Алистер включил радио.

— Если вы живете в Лорне и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно…

Он резко вывернул с подъездной дорожки на пустынную улицу — так, что машину занесло, и поехал в сторону Пойнт-Лонсдейла. Он вымыл руки — видимо, в саду нашелся шланг с водой, — но грязь под ногтями осталась.

Радио продолжало монотонно причитать…

… Если вы живете в Энглси и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома…

Теперь было уже слишком поздно.

*

— Последний пункт — и все, — сказал Алистер.

Он думает о ней. Он всегда о ней думает. Она мысленно повторяла его слова, снова и снова. Последний пункт — и все, последний пункт — и все, последний пункт — и все.

Глупая Джоанна. Она почти поверила в это.

Черный цвет неба стал каким-то другим черным. Когда оно треснуло и разверзлось, Джоанна поняла: это все оттого, что тучи встретились с дымом.

Приятная перемена.

Алистер часто рассказывал ей об этих тучах, и всегда — в романтическом духе.

— Несколько дней стоит невыносимая жара — такая, что хочется поселиться в холодильнике, а потом небеса вдруг распахиваются, и ты выскакиваешь на улицу танцевать!

Ей нравилось, когда он говорил о родных краях. У него в такие минуты всегда оживало лицо.

Огромные капли дождя точно щебнем лупили по лобовому стеклу. Сначала редкие, потом все чаще и чаще. Алистер остановил машину напротив магазина, едва различимого за стеной воды. Они огляделись по сторонам: ни людей, ни машин — и посмотрели друг на друга.

Последний пункт — и все.

— Ты все помнишь? — спросил Алистер.

Она кивнула.

— Хочешь, проговорим все еще раз?

Она мотнула головой.

— Готова?

Она снова кивнула.

— Молодчина. Не нервничай и помни про наш план.

Алистер поцеловал ее в лоб, выбрался из машины, пересек улицу и вошел в придорожный мини-маркет. Джоанна увидела, что он берет с полки детские влажные салфетки — строго по сценарию.

Она стала считать выдохи и вдохи, пока не досчитала до ста двадцати, как и требовалось, затем вышла из машины и тоже направилась через дорогу к магазинчику.

Он не уточнил, что именно ей следует купить, поэтому она схватила первое, что попалось на глаза, — упаковку «Тампакс» — и положила ее на прилавок.

Молодой продавец продолжал тыкать пальцем в экран телефона, протягивая им сдачу, и даже не взглянул на них и не ответил на «спасибо». Через минуту ему придется прерваться и все-таки обратить на них внимание, подумала Джоанна, когда Алистер открыл перед ней дверь и пропустил вперед.

Какая-то машина проехала мимо, обрызгав ее.

А в остальном полный порядок, на улице ни души.

Они вместе перешли через дорогу. Алистер открыл дверь машины. Заглянул внутрь. Закричал что-то Джоанне. Она не ответила. Он крикнул снова. Правильно, она ведь должна была ответить.

Он крикнул в третий раз:

— Его нет!

Когда до нее наконец дошел смысл его слов, они показались ей такими желанными и восхитительными, что сознание сыграло с ней злую шутку. Ей больше не придется следить за тем, что помнить, а что забыть. Она просто поверит в это. Нынешняя правда куда лучше той. Его нет. Кто-то украл его. Она залпом выпила эту прекрасную ложь.

— Его нет! — орал Алистер. — Нет!

Она впустила в себя эту мысль, наполнилась ею, зарядилась ее восхитительной силой. Его нет. Кто-то другой совершил страшный поступок. Не она.

Вот какое это было Происшествие.

Она посмотрела на детское кресло: ни Ноя, ни голубого одеяльца.

Она закричала. Ее мальчика больше нет. Кто-то отнял его у нее.

— Где он?! — отчаянно выкрикнула Джоанна. — Ты видел кого-нибудь?

Алистер не слышал ее, потому что бегал по дороге, делая вид, будто высматривает подозрительные машины или подозрительных людей, и кричал при этом «Ной!», а потом перебегал на другую сторону улицы — чтобы снова вернуться.

Джоанна бросилась обратно в мини-маркет, распахнула дверь и выдохнула:

— Моего ребенка украли!

Происшествие, таким образом, переставало быть ее личным горем: вот, мир, теперь это не моя беда, а твоя. На, возьми.

12 Верховный суд штата Мельбурн 28 июля

— Для дачи показаний вызывается Джоанна Линдси.

Настал ее час. Она поднялась и оглядела собравшихся в зале: судья, пожилая дама из самолета, женщина, которая сдала им коттедж в Пойнт-Лонсдейле, водитель грузовика, художница, жеманная адвокатша, мачо-адвокат, парень из молочного бара, ее лучшая подруга Кирсти, мать Алистера, журналисты, охочие до чужого горя, Александра. Она расправила подол красного платья, которое решила надеть сегодня, несмотря на все предостережения. Платье болталось как на вешалке: в ней не было, наверное, и пятидесяти килограммов — до встречи с Алистером она весила все шестьдесят. Это платье было на ней, когда они с Алистером в первый раз занимались любовью. Занимались любовью! Когда они в первый раз трахались. Ей бы уже тогда догадаться, что он женат. Иначе зачем бы им делать это на заднем сиденье нелепо-яркого кабриолета? Машинка была такой тесной, что Джоанне пришлось взобраться на Алистера и взять всю двигательную часть процесса на себя, пока он торчал вверх эдаким запасным переключателем передач, который только знай себе переключался с четвертой на пятую: да, крошка, крошка, да.

Она долго к этому готовилась. Безумные люди никогда не признают, что безумны, поэтому настаивать на своем здравомыслии было бы бессмысленно. Судья должна была сама убедиться в том, что с головой у Джоанны все в порядке, — по ее внешности, манере держаться, по голосу. Была ли идея надеть сегодня красное платье здравой? Возможно, нет. Черт. Но серые брюки с кремовой блузкой, которые принесла ей Кирсти, это было не то, совсем не то. Ей не нужно сочувствия.

Джоанна репетировала перед зеркалом, примеряя выражения лица в поисках такого, чтобы не выглядеть сумасшедшей. Улыбка получалась злая. Слезы казались неискренними. При мысли о Ное лицо делалось опрокинутым, при мысли об Алистере — бешеным. К ее удивлению, лучшим выражением оказалось то, которому научил ее Алистер после смерти Ноя. Полностью отсутствующее — не улыбаться, не вертеть головой, ничего. «Представь себе, что кто-то сделает мне больно, если ты улыбнешься», — говорил он.