Плагиат. Повести и рассказы

С течением времени, впрочем, здание приосело, и даже как-то скособочившись приосело, но на первых порах оно взбудоражило общественное мнение, глуповцы восторгались:

— Ё-моё! — с гордостью говорили они друг другу. — Вот это Беляев дал прикурить маловерам, вот это я понимаю — идеи в жизнь!

Илья Ильич в эти дни радостный ходил, возбужденный, запросто обменивался рукопожатиями с рядовыми глуповцами, и только от нечаянной встречи с бессмертным юродивым Парамошой на его восторг легла тень; юродивый был, правда, в изодранном макинтоше, но по-прежнему тихо и как-то страдальчески сидел на ступеньках храма Петра и Павла.

— А ты почему не разделяешь всеобщий подъем? — весело спросил его председатель.

Парамон смолчал.

— Ишь какой задумчивый! — пошутил Беляев — Прямо как это… как его… Архимед! — И прошел дальше, но на душе отчетливо легла тень.

В последнюю очередь Илья Ильич обратил свой, так сказать, перелопачивающий взор на бывшую Болотную слободу. Он явился туда в сопровождении свиты, на всякий случай вооруженной ручными гранатами, походил по полям, заглянул на якобы свиноферму, посетил несколько изб и пришел к заключению, что тамошнее хозяйство приведено в полное запустение и разор. Вслух Илья Ильич ничего тогда не сказал, да и некому было говорить, потому что сельский люд от него попрятался, но по возвращении в город он спешил свиту возле нового здания горсовета и сказал ей речь:

— Есть такое мнение, товарищи, что коллективное хозяйствование на территории бывшей Болотной слободы дало прямо противоположные результаты. И я не знаю, почему это такое, поскольку строительство новой деревни шло соответственно установкам. Но очень может быть, что над указанной территорией разверзлась озоновая дыра и это непосредственно сказалось на размахе товарного производства. Какие будут предложения, собственно говоря?

Не последовало предложений.

— Ну, конечно! — продолжил Илья Ильич. — Только у Беляева могут быть предложения, единственно у Беляева существует голова на плечах, один Беляев должен думать за целый город!..

— Да, собственно, на то народ и выдвигает из своих недр мудрых из мудрых, — обмолвился Филимонов, — чтобы было кому решать.

— Гм! — промычал сердито Илья Ильич, но глаза его зажглись горделивым светом.

— В таком случае, — сказал он, — предлагаю следующее решение… Читал я, братцы, в центральной прессе, что за границей произрастает такое хлебное дерево, которое еще в восемнадцатом столетии культивировал капитал. Прямо, знаете, такое дерево как дерево, вроде нашего дуба, а на нем чуть ли не булки произрастают по семь копеек! Так, может быть, того, ребята, рванем за границу, закупим там саженцы этого самого хлебного дерева, и, как говорится, гуляй, Василий!..

— Помнится, с этим хлебным деревом, — сказал один мужичок из свиты, — у английских империалистов вышла какая-то неприятность: то ли бунт, то ли кораблекрушение, то ли просто неурожай… Я к чему это говорю: как бы и нам, ребята, не проколоться.

— Ты тоже сравнил! — сказал на это Илья Ильич. — То английские империалисты, а то власть трудящихся на местах! Мы, ядрена корень, спутники запускаем, не сегодня завтра перейдем на полную автоматизацию труда, а ты нам предлагаешь проколоться на пустяке… Ты думай прежде, чем выступать, какаду кусок!

— А я так полагаю, — сказал Филимонов, — что товарищ Беляев выдвинул гениальное решение — чего уж там лицемерить.

Илья Ильич подумал-подумал и сказал:

— А кстати, чего это у нас простаивает постамент? — И намекательно указал пальцем на остатки памятника председателю Милославскому, взорванного Проломленным-Головановым в казюлинские деньки.

Свита изобразила возмущенное удивление и вообще дала понять председателю, что его намек принят.

Что-то около года ушло у глуповцев на переписку с центром относительно заграничной командировки, месяца два на сборы, и ранней весной шестьдесят третьего года экспедиция таки отправилась за границу. Включая Илью Ильича всего делегировалось пятеро работников горсовета, и это непродуманное число впоследствии привело к политическому скандалу.

Поскольку о тамошней жизни глуповцы имели зыбкое представление, они экипировались, как говорится, на все случаи жизни: они запаслись провизией, памятуя о голодающем пролетарии зарубежья, прихватили резиновые сапоги и кое-что из теплой одежды, чтобы противостоять нападкам стихии, видимо, держащей все-таки нашу сторону, потому что она как заведенная обрушивала на Запад всевозможные катастрофы, канистру водки, чтобы глушить тоску по родине, а на предмет провокаций — два охотничьих ружья ижевского производства.

Ну, прибыли глуповцы за границу; прошлись по улицам, заглянули в магазины, побывали в трущобах, посетили луна-парк — и все это с таким величавым видом, точно перед ними не явь, а галлюцинация или как будто у себя дома они из луна-парков не вылезают, и все же, по чести говоря, наши глуповцы от изобилия товаров первой необходимости, блеска и половодья огней, дороговизны и проституток несколько ошалели. Вернулись они в гостиницу, расселись кто где, раскрыли по банке рыбных консервов, и потек между ними следующий разговор:

— Вот, сволочи, устроились! — сказал один горсоветский. — Не жизнь у них, а картинка… А дома, как подумаешь, куры под забором несутся, в дождь ни конному не проехать, ни пешему не пройти — я уже не говорю о нашей деревянной архитектуре…

— А регулярные кризисы перепроизводства? — возразил Беляев. — А неуверенность в завтрашнем дне? А социальные контрасты? А, наконец, цены на продукты питания? Ты видел, какаду кусок, сколько у них килограмм мяса стоит? — это же по-нашему за одну отбивную месяц работать нужно!

Другой горсоветский добавил к этому:

— Да еще какой-то мужик посреди тротуара на скрипке играл за деньги! Вы его приметили, товарищи, — ведь это же форменная нищета и унижение человеческого достоинства! Пускай у нас под заборами куры несутся, но чтобы побирушничать под видом музыканта — такого у нас при всем желании не увидишь.

— Но, честно говоря, — сказал третий горсоветский, — я не думал, что местный пролетариат добился такого благосостояния. Слушайте, ведь у них же одних штанов, наверное, сто разновидностей продается, это же не укладывается в голове!

— Лопух ты! — сказал четвертый горсоветский. — Они же нарочно нашили столько штанов, чтобы отвлечь трудящихся от борьбы за свои права! А вообще-то, товарищ Беляев, я предлагаю взять со всех нас подписку о неразглашении — на всякий пожарный случай…

— Это мысль, — согласился Илья Ильич. — Но все-таки давайте кончать базар. Мы сюда приехали не лалы разводить, а спасать родимое сельскохозяйственное производство. План работы будет такой: мы втроем, — тут Илья Ильич указал на тех горсоветских, которые только что наводили критику на западный образ жизни, — отправляемся на поиски хлебного дерева, а вы двое, — тут он указал на своих нестойких соотечественников, — сидите в гостинице, глядите в окошко и остерегаетесь провокаций.