Пламенный лед

– Я мешаю?

– С чего ты взяла? – Миронов искренне удивился и посмотрел на молодую супругу. Та пожала плечами.

– Ты не особо-то разговорчив…

– Да просто задумался.

Женя вынужден был признать, что она права. Но поразмыслить ему и в самом деле было над чем. Элина… Он не знал, как поступить. Зависит ли что-нибудь от него? Должен ли он ввязываться в то, что его, по большому счету, и не касается? Ведь она взрослый человек и вполне способна сама со всем разобраться. Элина не относилась к числу тех людей, которые ждут, пока время и обстоятельства все сделают за них, и принимают выпавший билет судьбы. Она была довольно решительной, пусть и не лишенной женской мягкости, гордой, пожалуй, даже слишком, что не раз вредило ей, умной. И все-таки сейчас она просила его об одолжении. Он подозревал, что этим может кончиться, однако до последнего надеялся, что все прошло. Не прошло. Он погладил жену по руке. Если у него за столько времени не прошло, то не удивительно, что и у Элины – тоже.

– Пару дней назад я пересекался с Григорьевым. Я тебе рассказывал?

– Нет, - Ксюша встрепенулась. Чувствовать руку мужа на своей было очень приятно, но все же упоминание о встрече с президентом федерации фигурного катания на коньках заставило ее переключить все свое внимание на разговор.

– Он спрашивал меня о паре Меркулова – Самойлов, - Женя усмехнулся недавним воспоминаниям.

Заметив помарку в исполнении элемента, прикрикнул на Полину и перевел взгляд на другую пару. Последние дни они упорно работали над выбросом, вначале в зале, а теперь и на льду. Лиза ошибалась, падала, вставала, опять ошибалась и опять падала, но не отступала. Сегодня у нее получалось уже лучше, хотя до того, чтобы элемент выходил стабильно, было еще далеко. По-хорошему, для того чтобы идти вперед, составлять достойную конкуренцию американцам, канадцам и китайцам, им нужен был не одинарный и не двойной, а хотя бы тройной выброс. Еще лучше – вообще четверной. Но Миронов понимал, что до начала сезона осталось слишком мало времени, и выучить элемент такого уровня сложности для Лизы слишком сложно. Тут бы хоть двойной как следует осилить … А четверной… Может, они и вовсе обойдутся без него. Слишком уж высок риск травм, так стоит ли оно того, когда в запасе у пары есть другие сложные элементы, при чистом исполнении которых можно набирать очень высокие баллы? Однозначно говорить обо всем этом было рано.

– И что ты сказал ему?

– Сказал, что они либо разбегутся в течение нескольких месяцев, либо станут олимпийскими чемпионами, - спокойно произнес Женя, продолжая смотреть на пару.

– А он что тебе ответил?

– Спросил, что я сам думаю по этому поводу. Я ему ответил, что тут пятьдесят на пятьдесят. Ставить на что-то я бы не стал. Хотя… если все взвесить, то первый вариант куда более реален.

– То есть ты в них не веришь? – Ксюша не смогла скрыть разочарования.

– Если бы я в них не верил, не взялся бы тренировать.
– Он слегка шлепнул жену по руке и улыбнулся. Она тоже улыбнулась. – Победы особенно сладкие, Ксеня, когда путь к ним лежит через трудности и риск.

– Через тернии к звездам, - проговорила она, глядя на красивую пару. Сильный мужчина и хрупкая женщина…

– Именно.

Ксюша долго стояла молча, наблюдая за процессом тренировки. За тем, как ее муж, выехав на лед, дает указания спортсменам, обсуждает с ними те или иные моменты, как он, давно завершивший собственную карьеру, но все такой же статный и крепкий, скользит по холодной глади. Ей казалось, что она любила его всегда. Да, так оно и есть: она всегда любила его и всегда будет любить. И мысль, уже несколько раз аккуратно посещавшая ее, но гонимая прочь боязнью поверить в собственное счастье, вдруг преодолела выстраиваемые ранее барьеры. Ребенок. Она хочет родить ему ребенка. По телу пробежала волнительная дрожь, пальцы впились в бортик, но Ксюша этого не заметила. Поглощенные внезапностью всего произошедшего за последнее время, собственной откровенностью и переменами, случившимися с ними, долгожданной возможностью быть вместе, они не говорили об этом. Но отчего-то она была уверена, что Женя готов к этому шагу. И она тоже готова. До сих пор ей было немного страшно думать о материнстве, а сейчас, представив себя в этой роли, Ксения ощутила теплый прилив счастья и восторга. Она улыбнулась. Женя разговаривал с Самойловым, Лиза стояла рядом и слушала их диалог. Торопиться она не собиралась. Для начала она должна была свыкнуться с осознанием собственного желания, а уж потом открывать его мужу. Может, это было даже немного эгоистично, но ей хотелось некоторое время побыть единоличной обладательницей собственного открытия. Этакая тайна, которая неизвестна никому, кроме нее. Она улыбнулась Жене, отъехавшему от спортсменов и направляющемуся к ней. Потом взглянула на пару, постоянно завладевающую ее вниманием. Они отвлеклись от выброса и ехали у противоположного бортика. Ксюша подумала, что смена деятельности – лучший вид отдыха. Заход на поддержку, и Лиза, оттолкнувшись, взмыла надо льдом на руках Макса. Даже сейчас, в повседневной, простой одежде для тренировки, они завораживали. Бесстрашие Лизы поражало. Казалось, что именно в этот момент она была открыта для всего мира, была сама собой.

Женя остановился возле дверки и, проследив за взглядом жены, произнес:

– Ощущение, что у них искры летят из-под коньков.

– Пламя, - сказала Ксюша. Женя перевел на нее вопросительный взгляд, и она задумчиво повторила: - Когда они катаются, это как будто… пламя. Лед вокруг пламенный, и есть только они.

– Пламенный лед, - пробуя слова на вкус, повторил Миронов, снова глядя на спортсменов.

***

Он опять ушел. Ушел, оставив ее одну на смятых простынях, в ночи, подмигивающей бледным огрызком луны. Лиза чувствовала себя чем-то похожей на эту луну: какой-то… не целой, неправильной и очень одинокой. Хотя об одиночестве она не задумывалась. Будь у нее хоть три сотни друзей и подруг, бесконечное множество родственников и просто знакомых, она бы все равно не смогла поделиться ни с кем ни этой луной, ни своими переживаниями, ни мыслями. Она чувствовала себя несчастной и, что больше всего удручало, знала, что нужно сделать, чтобы стало легче. Все было так просто, что Лизе еще больше хотелось плакать. Просто и невозможно. Нет, возможно, но…

Вздохнув, она укуталась одеялом и закрыла глаза. С вечера ни она, ни Макс так и не задернули шторы, и теперь огрызок луны время от времени мигал в непроглядной темени, выныривая из-за туч. Появлялся на несколько минут и исчезал. Потом снова появлялся… Опять болела голова, но подниматься за таблеткой она не спешила. Лиза пребывала в странном состоянии: она отдавала себе отчет в том, что если встанет и выпьет лекарство, ей станет лучше, но ничего не хотела. Не хотела даже, чтобы ей становилось лучше. Потому что от того, что ей станет лучше, луна все равно не превратится в полноценный золотистый шар, правильный и довольный. Когда-нибудь это случится само собой, потому что так происходит уже много-много лет. Но когда это случится, Лиза обязательно задернет шторы, потому что сама она вряд ли когда-нибудь почувствует себя такой же полной жизни и целой. По крайней мере, ей казалось, что для нее это невозможно.

Это была уже не первая ночь, когда Макс оставлял ее одну. Точнее, не вторая. И даже не третья. Лиза могла бы посчитать, сколько раз он уходил, но не делала этого, потому что никакого смысла в том не было. Если бы ей сказали, что после пятой или десятой подобной ночи ей станет легче, то она обязательно бы считала, а так… Он возвращался и ложился рядом, клал руку ей на талию, иногда даже гладил по животу. Она чувствовала его прикосновения, но не двигалась. И ничего не говорила. Она была уверена - Макс знает, что она не спит, но все равно молчала. И самое мерзкое заключалось в том, что она начинала привыкать к запаху чужой женщины. Ее это пугало, потому что она понимала, что вот-вот лишится последних капель своей подбитой гордости. А кто она без гордости? Разве может человек без гордости?! А может ей только казалось, что эта самая гордость у нее есть, а на самом деле и не было ее никогда?

Когда Макс засыпал, она тихонько плакала. Она говорила себе, что в этих слезах нет смысла, но каждый раз они упрямо наворачивались на глаза, стекали по носу, спутывались с волосами и впитывались в наволочку. Пытаясь подавить всхлипы, она кусала уголок одеяла или собственный кулак, утыкалась в подушку и стискивала зубы. Хотелось выть. Так жалобно, как воет подбитая дворняга в морозную январскую ночь, видя вдалеке недосягаемый свет теплого человеческого жилища и чувствуя дурманящие ароматы сытной еды. Гордость… А рука Макса покоилась на ее талии, и Лиза боялась, что он почувствует, как дрожит ее тело.

Когда Макс вернулся, Лиза спала. Она не слышала его шагов, не слышала, как он разделся, не слышала даже, как он лег позади нее. Эта была первая ночь, когда она ничего не услышала и не почувствовала. На улице уже занимался рассвет. Она лежала к Максу лицом, и он мог отчетливо видеть ее припухшие веки и немного покрасневший нос. Она плакала, и его это устраивало. Она должна понять, что между ними ничего нет и не будет, что секс с ней не означает ничего более значимого, чем просто секс. Отношения ему были не нужны, он не хотел ни привязанности, ни ответственности, ни разговоров по душам, ни планов на будущее, ни походов в мебельный за новым кухонным гарнитуром или диваном в гостиную. Тем более не хотел он всего этого с сестрой бывшего друга. Одна мысль о том, что лежащая рядом девушка носит фамилию Меркулова, заставляла Макса поджимать губы и наполняла его взгляд льдинками. Мешало ему только одно: на душе становилось гадко, когда он чувствовал, как вздрагивает тоненькое тело Лизы под его рукой, и тошно было, когда она, выходя из ванной, прятала покрасневшие глаза. Но для него это ничего не значило. В очередной раз покидая ночью квартиру, он стремился доказать это самому себе. Она. Ничего. Не. Значит.

Утром шел дождь. Лиза вяло мешала ложкой в замутненном молоком чае. Есть ей не хотелось. После таких ночей есть ей не хотелось никогда, но сегодня особенно. Макс долго терпел, а потом все-таки вытащил из холодильника йогурт и поставил на стол перед ней.

– Ешь. Мне не нужно, чтобы ты на тренировке в голодный обморок хлопнулась.

Лиза несколько секунд смотрела на баночку, потом подняла глаза на Самойлова. Чайная ложечка перестала стучать о стенки чашки, в кухне воцарилась неуютная тишина. Макс дожевал бутерброд и только тогда взглянул на партнершу. Она вздохнула и снова стала помешивать чай, разбавляя молчание глухим постукиванием.

– Ты считаешь это нормальным? – негромко спросила Лиза. Не истерично, не напористо, а обычно, как будто даже с тенью безразличия.

Макс сделал себе еще один бутерброд и принялся жевать. Лиза ждала ответа, а поняв, что это бессмысленно, отложила ложку в сторону. Она не собиралась заводить этот разговор. Вообще не собиралась, но вдруг поняла, что молчать уже не может. Для того чтобы кататься, ей нужны силы, а она слишком много их тратит на то, чтобы пережить очередную подобную ночь.

– Макс… может, ты объяснишь?