Пламя и пепел

Я смотрела на Этьена, и не могла произнести ни слова — просто не понимала, что именно нужно говорить. Голова гудела, как большой колокол, после того как по нему ударили молотком, и мысли расплывались в этом гуле. Наконец, прерывисто выдохнув, я призналась:

— Не знаю, с чего начать. Что главное? Столько чувств и мыслей, и все будто бы тянут в разные стороны, спорят и кричат — скоро я, наверное, лопну, как старый воздушный шар. А такая усталость навалилась, мне уже почти все равно, хоть я и рада, конечно…

Я положила голову ему на плечо, словно надеясь, что от этого груз раздумий станет легче. Этьен молча ждал. В этот момент и не нужно было ничего говорить. Я помедлила еще немного, пока следующая фраза не вызрела в мозгу.

— Знаешь, такое чувство — будто мне даже легче было, когда я думала, что богов нет вовсе, хоть это и странно кажется. Что они только миф, придуманный людьми, чтобы было на что полагаться в тяжелые времена. Знаешь, для тех, у кого просто не хватает собственной внутренней силы, и им нужен кто-то извне. И если забыть вопрос о том, кто же тогда я сама, а теперь и ты, то все казалось логичным и вставало на свои места. Почему я никого не слышала, почему не получала помощи? Да потому, что некому было слышать и помогать. И вот оказалось, что они все же есть… Почему я ничего не помнила? Прежняя версия тоже была намного более понятной — память забрали темные. С ней как-то удобнее было жить — и она требовала энергии, чтобы бороться, она рождала желание все изменить, отвоевать обратно. А теперь…

— А теперь ты не знаешь, кому верить, и с кем же все-таки бороться, — договорил за меня Этьен. Он даже не спрашивал, он просто знал. Я кивнула.

— Что, у тебя так же? — смеясь сквозь нежданно подступившие слезы, спросила я.

— Не знаю, — он покачал головой, раздумывая, — Наверное, тебе все же тяжелее — ты там была, видела их и слышала, и вся тяжесть этих открытий свалилась на твои плечи. Мне бы так хотелось в этот момент быть рядом с тобой, но я узнал все только от тебя. Да и потом, все это время это ведь была твоя жизнь, а…

— Неправда. По их словам выходит, что я все-таки виновата, и Фениксом ты стал именно из-за меня, хоть ты и разубеждал меня в этом. Если бы мне не… если б я не влюбилась в тебя еще тогда, когда устроилась на работу, что уж тут теперь скрывать, то, может быть…

— Вот я и хотел сказать — это была твоя жизнь, а стала — наша. И тут, по-моему, совсем не о чем жалеть, а можно только радоваться, — Этьен мягко улыбнулся, а я удивленно подняла брови. Слова даже не шли у меня с языка.

— Тебе нравится извергать из рук огонь, и что на тебя нападают темные силы, и ты чуть не умер? Ни за что не поверю, — от избытка чувств я стала говорить несвязно.

— Да я и не об этом. Я хотел сказать — как хорошо, что ты тогда все-таки влюбилась в меня. А я — в тебя. Ну а магия — она как бесплатное приложение, хорошее или нет, но оно у нас есть, и надо с ним жить. И я надеюсь, выйдет все-таки неплохо. Как думаешь?

Мрачные раздумья побежали кто куда, а я только улыбнулась. Что ни говори, а Этьен умел говорить искренне и приятно одновременно. Редкий дар, особенно, как мне казалось, среди мужчин. Наверное, многие девушки только мечтать могли о таких ухажерах — а может, уже даже и не мечтали. Но светлый миг был краток — через секунду на меня снова навалились тяжелые мысли, и улыбка сползла с лица. Откинувшись на кровать, я долго молчала.

— Но разве правильно — решать за других? Не спросив, не обсудив, не удосужившись вообще поинтересоваться их мнением?

— Ну, иногда ведь приходится. И нам с тобой приходилось, и еще придется, наверняка.

— Нам? — ошарашено переспросила я. Я-то ведь говорила совсем о других — которых все никак не могла до конца представить.

— Ну да. Вот, например, вспомни — мы ведь взяли в свою экспедицию Жана, но не сказали ему всей правды ни перед отправкой, ни потом. Это неважно, что мы просто не могли, — Этьен даже выставил вперед ладонь, предупреждая мои возражения, — Факт в том, что он не знал, куда и на что идет. И мы это понимали, но помощь его приняли.

Я вспомнила, что теперь Жан в больнице, и мне стало как-то нехорошо. Леграна не стоило даже и упоминать, и так все понятно.

— Да, а ведь у нас, в общем, и масштаб все же невелик, — продолжал размышлять Этьен, — в основном приходится решать только за самих себя, и я, признаюсь, этому рад. Ну а… в других ситуациях без этого не обойтись. Я понимаю, о чем ты думаешь.

— Хочешь сказать, каждый имеет право на ошибку?

Я снова вспомнила, как Гамаюн там, наверху, пытался объяснить мне за всех сразу, почему они принимали именно такие решения — теперь мне даже показалось, что, может быть, он пытался передо мной оправдаться.

— Определенно. Нельзя только на них не учиться.

Ошибки, недопонимания, неверно произведенные расчеты… как много зависело от какой-то секунды, когда мысли вдруг сбивались с пути и перескакивали на соседнюю колею, не помеченную никакими указателями. Я вдруг поняла, как сильно устала — не только душой, но и телом. Выдохнув, я свернулась калачиком. К черту этот разбор души под микроскопом, подождет до завтра — или еще чуть дольше. Хватит на сегодня.

Я уже медленно плыла в накатывающей дреме, как Этьен, видно, не заметивший, что я почти сплю, задумчиво сказал:

— Ты думаешь, что раз они — боги, то должны состоять только из света, или, хоть процентов на восемьдесят, что ли, как человек из воды. Ну, кто знает. Но мне вот что приходит на ум — Вивиен, а может, это мы? Может, это мы должны быть таким вот эталоном, находится в авангарде всего, что есть светлого — в противовес тьме? Потому что, если это не так, то как же мы сможем бороться, как сможем понять, что будем отстаивать? Как ты думаешь, Виви?

Едва услышав его слова, я тут же открыла глаза, все сонливость исчезла — мозг работал ясно, мне показалось, что я даже видеть стала лучше. Я повернулась к нему.

— Ты правда так думаешь? То есть — ты это говоришь не для того, чтобы меня утешить и поддержать в трудный момент?

Мне было очень, очень важно это знать. Этьен посмотрел на меня, и я заметила, как он серьезен. На его лице так часто сияла улыбка, что эта серьезность теперь казалась едва ли не суровостью — и что-то да значила.

— Извини, но даже ради твоего спокойствия я не стал бы сочинять такое. Просто действительно пришла в голову такая мысль — а потом я заметил, что она кажется очень похожей на правду. Правда, конечно, у каждого своя. Но вот здесь и сейчас она у меня такая.

Несколько секунд я задумчиво смотрела в потолок — белый и ровный, отличный фон для тех картин, что создают наши мысли. В такие моменты они сменяют друг друга, будто кадры старого диафильма на белой простыне. Каждое такое мгновение было на вес золота. Потом, склонив голову на бок, я ответила:

— Ты прав, она у каждого своя. Но, надеюсь, ты не возражаешь, если я пока попользуюсь твоей? В таком деле без примерки не обойдешься.

Пусть так. Пусть поначалу это будет неким внешним правилом — и, если повезет, со временем прирастет и ко мне тоже, став второй кожей. Одной на двоих. Сейчас я уже не знала точно, а есть ли у меня моя собственная правда, так что — стоило попытаться.