Пламя возмездия

– Добрый вечер, сэр.

Потом она обратилась к незнакомому Норману доктору с разъяснениями.

– Отец этого джентльмена. Он уже был здесь сегодня, До того как вы пришли.

На это доктор лишь кивнул и воздержался от каких-либо объяснений. Его внимание было сконцентрировано на больном. Норман видел, как он приставлял стетоскоп к груди, ощупал живот, натренированным движением большого пальца открывал и закрывал веки Тимоти.

– Что вы можете сказать? – спросил Норман.

Доктор поднял голову.

– Никаких изменений. Вообще никаких.

– Что это означает?

Хотя уже примерно знал, что это означало. Чарльз уже успел ему сказать, когда они встретились сегодня на несколько минут и объяснить, как все произошло. Во всяком случае, версию того, как все это произошло. Норман не тешил себя иллюзиями, что ему была представлена вся цепь событий и поступков от начала и до конца. От него не ушло чувство вины, застывшее в глазах сына. Но на детальные расспросы времени не было, Чарльз, сославшись на срочную встречу, исчез, пообещав заехать к Тиму домой, когда освободится.

– Что означает это отсутствие изменений? – повторил он свой вопрос.

Норману было необходимо услышать оценку состояния Тима из уст врача.

– Это означает именно отсутствие изменений. Ваш сын не подает признаков выхода из коматозного состояния.

– И как долго это может продолжаться?

Доктор в упор посмотрел на Нормана. Ему было нелегко произнести эти слова, но они все же прозвучали.

– Возможно, несколько лет. Такие случаи бывали.

– Проклятье, – тихо вымолвил Норман. – А есть ли этому какая-то альтернатива?

– Он может умереть. Паралич может прогрессировать и охватить сердце или легкие. Такие случаи тоже известны.

– Понимаю. А насколько высока или, если хотите, низка вероятность того, что он поправится? Сможет ли он через несколько дней прийти в себя?

– Не похоже. По моему мнению, шансов на это никаких.

– Вы достаточно искренни, доктор.

– Вы бы предпочли, чтобы я был неискренним?

– Ни в коем случае.

Еще раз взглянув на сына, Норман повернулся и вышел из спальни.

15

Холмы вблизи Сан-Хуана

7 часов вечера

В крошечной келье сестры Магдалины ощущался какой-то необычный запах, он не был неприятным, но не поддавался определению. Епископ звучно потянул носом, но не мог соотнести этот запах ни с чем. Он склонился над лежащей монахиней. Мать-настоятельница приблизила свечу, чтобы Его Преосвященство мог лучше видеть.

Магдалина, одетая в сутану, вытянувшись лежала на узком соломенном тюфяке, постеленном на каменной плите. И епископ, и мать-настоятельница пристально смотрели на нее. Ее вполне можно было принять за покойницу – настолько неподвижной была эта темная фигура. Мать-настоятельница перекрестясь забормотала молитву. Сестра Магдалина открыла глаза и щурясь от непривычно яркого света свечи, стала подниматься.

– Ваше Преосвященство, я не знала…

Епископ жестом успокоил ее:

– Пожалуйста, лежите, вам нельзя вставать, лежите. Мне сообщили, что вы очень больны, дитя мое.

– Нет, нет, я не больна. Дело в том, что…

– Вне сомнения, больны. Вы поступили крайне неразумно, позволив вашему здоровью так сильно расстроиться. Мать-настоятельница сообщила мне, что вы отказываетесь от пищи, но таких обетов вы не давали, сестра.

– Ваш голос я слышу издалека. Он кажется мне голосом Бога, – бормотала Магдалина. – Я все время слышу его голос. И, кроме того…

– И, кроме того, вы осерчали на меня за то, что я не позволил вам ходить по острову и будоражить люд, вызывать панику. И в отместку мне вы решили заморить себя голодом.

– Не осудите меня, Ваше Преосвященство, но вы не поняли меня. Я лишь желаю совершить то, к чему призывал меня Господь наш. Я лишь выполняю его волю.

– Его воля, прежде всего, это выполнение обета послушания, который мне вы давали.

Лицо Магдалины, хоть и страшно исхудавшее, не утратило своей красоты. Теперь оно исказилось гримасой боли.

– Тайна, разрывающая душу мою, живет во мне, – исповедовалась она. – Если тот голос, который я слышу, голос Бога и, если обеты мои – Богу, то как они могут соперничать?

Епископ понимал, что монахиня – не единственная, кто мучается от подобной проблемы – веками многие святые, мужчины и женщины, стояли перед этой дилеммой. Он хорошо понимал и то, что, как правило, святые в их общении со Всевышним перескакивали через католическую иерархию. Но он не собирается говорить об этом Магдалине.

– Вы должны избавиться от этих мыслей и поступать так, как велю я, дитя мое. Лишь тогда, когда вы почитаете ваши обеты, вы пребудете в покое. А теперь я желаю, чтобы вы покинули вашу келью и перебрались бы в обитель, чтобы мать-настоятельница смогла позаботиться о вас. Вы должны отдыхать и съедать все, что вам предложат.

Магдалина восприняла лишь первое его распоряжение.

– Оставить келью?! Нет, Ваше Преосвященство, умоляю вас. Не требуйте от меня…

– Это совсем ненадолго. Лишь до тех пор, пока вы не поправитесь. Потом посмотрим.

– Я не в силах это сделать! И пусть Бог и Пресвятая Богородица будут тому судьями. Я могу оставить это место лишь для того, чтобы пойти к людям и предупредить их о том, что должно случиться. Господь наш постоянно повторяет это мне.

Монахиня умоляюще смотрела на стоявших перед ней пожилую женщину, облеченную такой большой властью здесь, в обители, и епископа, олицетворявшего всю Святую Церковь:

– Пожалуйста, – молила Магдалина.

– Мы будем хорошо заботиться о тебе, сестра, – пообещала мать-настоятельница. – Ты ведь знаешь как все тебя здесь любят.

Глаза Магдалины потемнели, чувствовалось, каких мук стоили ей эти мольбы.

– Умоляю вас, Ваше Преосвященство, – шептала она. – Выслушайте мою исповедь.

Епископ кивнул. Он был не вправе отказываться. Это было бы чудовищным кощунством и нарушением догматов святой церкви. Услышав это, мать-настоятельница сразу же поставила свечу на грубый деревянный стол подле ложа Магдалины.

– Я буду рядом, если понадоблюсь вам, Ваше Преосвященство, – и покинула келью.

Магдалина знала, что настоятельница сразу уйдет, стоит ей упомянуть о таинстве покаяния. Так предписывалось каноническими законами. Исповедь была делом двоих: кающегося и исповедника.