Пламя зимы

Как и раньше, когда я обращался к ней, она не сразу отреагировала на мои слова, словно не слышала, что я сказал, но потом выполнила мою просьбу. Позже я понял и чуть не расплакался – не уверен, от жалости к ней или к себе: бедняжка, она так медленно выполнила то, о чем я просил, не из-за замкнутости или неохоты, а потому, что медленно понимала сказанное. Мелюзина села рядом, и я повернулся к ней, желая приласкать ее, как ребенка, но она вся сжалась. И помня, что я ранил Мелюзину, я решил оставить ее в покое, пока из ее слабой головы не выветрится память об этом. А потом, уже зная худшее, без всяких надежд и сомнений я заснул.

Утро началось подтверждением моих ужасных догадок. Мелюзина выполнила все, что ей говорилось: она вымылась и оделась. Единственное, что она сделала без моих указаний, – это воспользовалась ночным горшком. Однако какие-то мелочи в ее поведении вернули мне сомнения и надежду. Иногда она смущалась самых простых вещей и стояла в растерянности, когда я указал ей на воду для мытья. Но все же у нее хватило соображения отложить в сторону свое свадебное платье и поискать в сундуке что-либо более простое.

Я начал понимать, почему королева не хотела отправлять Мелюзину в монастырь и забыть о ней. Но у меня не было времени обдумать это, потому что не успела Мелюзина одеться, как вошел король с королевой и другими гостями, чтобы увидеть завершение нашей свадьбы. Не знаю, смог ли я скрыть свою обиду, глядя в лица, поскольку у меня уже не было никаких сомнений, которые я раньше прятал под покрывалом печали и разочарования. Я едва смог сдержаться, чтобы не спросить: чем я заслужил слабоумную жену? Но, я полагаю, ни тени горечи не отразилось на моем лице. Мод выглядела очень довольной и улыбалась мне, держа в руках испачканную кровью простыню.

Я не знал, почему королеве было так необходимо подтверждение вступления Мелюзины в брак. Возможно, восстания и вторжения шотландцев заставили ее почувствовать, что еще одна проблема, пусть даже маленькая, станет уже невыносимой. А может быть, она думала о том, что если Мелюзина сбежит и направится в свои старые владения, то властители Камберленда не только примут и защитят ее, но и выступят против Стефана. Она взяла и отложила простыню, словно ей было нужно доказательство, что Мелюзина действительно стала моей женой. А король подошел и дружески похлопал меня по плечу, сказав, что я должен идти на службу.

В тот день я больше не видел Мелюзину. Король обедал, уединившись со своим братом Генрихом Винчестерским и Роджером, епископом Солсберийским. Он приказал мне прислуживать ему, что я делал как оруженосец, когда король хотел уединения. Я думаю, что я выглядел удивленным или возмущенным (впрочем, я и не испытывал других чувств), но спустя несколько минут Стефан внезапно оборвал свою речь, обращенную к епископу Солсберийскому, и кивнул мне:

– Я забыл, что ты теперь рыцарь-телохранитель, – сказал он с раскаянием, – и эта служба не соответствует твоему званию.

– Милорд, – сказал я, улыбаясь (разве можно не простить его, когда очевидно, что он не хотел оскорбить? К тому же я сам забыл про свое новое назначение), – любая служба, о которой попросите вы, устраивает меня.

Стефан стал вовлекать меня в беседу. Поначалу мне было трудно. «Может быть, он таким образом старается сгладить свою вину за то, что потребовал от меня услуг оруженосца?» – подумал я. Но вскоре я понял, что король вообще не думает обо мне, а просто пытается избежать какого-то неудобства. Но какого?.. Мне казалось, что нет такой темы, которой хотел бы избежать король. Думается, неудобство ему причиняло просто присутствие его брата и лорда Солсбери, даже когда у них не было причин для спора и ссоры.

Эта мысль настолько занимала меня, что я больше в этот день не подумал о Мелюзине. Я знал, что Роджер Солсберийский был первым канцлером и верховным судьей Генриха и при помощи его племянников (если они, конечно, были племянниками, а не сыновьями), Александра, епископа Линкольнского, и Найджела, епископа Илийского, который был, королевским казначеем, Солсбери все еще сохранял почти полный контроль над правительством страны.

Не уверен, были ли они хорошими и честными людьми, но верховный суд лорда-канцлера и казначейство работали гладко. Они признали Стефана королем и, я думаю, исправно ему служили. Мне было жаль, что существует холодность в отношениях между Стефаном и его братом, которая появилась с конца осады Эксетера. Будет хуже, если гнев Стефана распространится на лорда Солсбери и его подчиненных.

Моя тревога была отчасти эгоистичной. Если Стефан сейчас перестанет верить Солсбери и отдаст посты кому-то другому с небольшими возможностями и опытом, скорее всего кому-нибудь из семьи или друзей Валерана, то очень возможно, что доход казначейства упадет. Я почти не сомневался, что в таком случае в первую очередь будет урезана выплата жалованья.

Но когда епископ ушел, мне стало стыдно за мои мысли.

Оказалось, что королю действительно не хватает меня, так как он держал меня рядом с собой весь день. Мы катались верхом после обеда, занимались соколиной охотой. (У короля была великолепная птица, подаренная ему в Джернейве). При этом Стефан рассказывал мне, как он рассеял всякую надежду Роберта Глостерского и императрицы Матильды войти в Англию и что основную роль здесь сыграла королева Мод.

Когда Уолчелин Мамино контролировавший Дувр, восстал, чтобы предоставить Глостеру порт для входа в Англию, королева послала свои корабли из Булони и блокировала Дувр с моря, пока не подошли ее войска и не осадили его с суши. Таким образом она заставила Мамино сдаться ей. Стефан не пытался присвоить себе успехи своей жены. Он ценил ее выше всего на земле и на небесах. Это была беззаботная речь. Возможно, потому, что он действительно считал себя с Мод едиными душой и телом, а может быть, и потому, что он был просто в хорошем настроении. Он был уверен, что здесь не будет новых восстаний, так как весь юг Англии, исключая только дальнюю западную окраину, находился в его власти.

Я не мог не подумать о захвате шотландцами севера, но попридержал свой язык. Я отлично знал привычки короля отодвигать на второй план неприятные мысли и темные перспективы и предаваться легкому оптимизму. В этом случае, несмотря на боль за свою землю, я не мог упрекать его. Для Стефана было немыслимым бросить богатый, хорошо населенный юг, чтобы выдворить шотландцев из бедных, бесплодных графств. Он уже дважды делал это, показывая свое хорошее отношение к Нортумберленду и Йоркширу, но сейчас были более опасные времена. Если король уведет на север свою армию, то здесь могут подняться восстания. К тому же у людей, контролирующих не Дувр, а другие порты в которых могли бы высадиться граф Гло-стерский и императрица Матильда, могут появиться мысли пригласить их к высадке.

Между тем стемнело, и я освободился от службы. Чувствуя, что мои мысли слишком далеки от моей женитьбы, я решил, что, пожалуй, лучше разыскать свою старую спальню, если только король примет мои полушуточные объяснения, почему я избегаю новых радостей брачной постели. Мне повезло: он отвернулся от меня слишком быстро, чтобы заметить дрожь, которую вызвали в памяти его слова. Я хотел найти себе новое место для сна, но я не мог бросить бедняжку, на которой женился, в сомнениях и, возможно, в страхе, если она помнит меня и рану, от которой страдала.