План "Б"

Так и вышло. Стоило встретиться с растерянным взглядом зеленых глаз, как выход сразу же нашелся. «Тут без бутылки не разберешься. Надо выпить», — решила Тата и приняла на грудь сразу полстакана. Дальше — больше. С каждой новой порцией диалог с отражением становился все убедительнее. Собеседница явно была в теме…

«Все мужики козлы. И Линев такой же. Ему от тебя надо только одно. Сволочь. Сколько же ты, бедолага, выстрадала из-за них…А теперь еще и эта беда…»

…т, чем дальше, тем становилась красивее. Глаза в пол-лица полыхали факелами зрачков. Набухшие губы кривились в легкой усмешке. Всколоченные волосы стояли надо лбом рыже-золотой короной. Одно плохо: наполненная хмельным раздражением, красота не сулила добра. Более того, несла в себе откровенную угрозу.

— Ты кто? — вдруг спросила Тата.

«Я — это ты!» — соврало отражение.

— Ты — ведьма!

Догадаться было нетрудно. Сложнее, оказалось, принять себя новую. Минуту или две Тата с сомнением рассматривала собеседницу, вслушивалась в себя, затем дотронулась стаканом до зеркала.

— Стало быть, ты тоже живешь во мне? Прекрасно. Это меняет дело.

Чувствовать себя ведьмой было приятно. Внутреннее разрешение творить зло разливалось по телу горячей волной и подмывало исполнить потаенную сладкую мечту: отомстить своим обидчикам.

«Я не должна так поступать…» — мелькнула мысль. Но слово «должна» ведьма брезгливо отринула и приняла другой устав: «Плевать, буду вести себя как захочу».

«Козлы! Сволочи! Негодяи! Почему вы меня мучили? За что? Я была чистой светлой девочкой и хотела только любить и быть любимой. Я верила в добро и справедливость. Я несла свет. А вы… — череда мужских лиц мелькала перед внутренним взором, — разорвали мое сердце на куски, как голодные псы. Убили желание дарить себя. Истерзали похотью. Унизили глупостью, трусостью, низостью, эгоизмом. Вы — звери, выродки, ублюдки и не заслуживаете снисхождения. Я вас ненавижу. Я вас презираю! Я вас боюсь! Но и вас кикиморы в грош не ставлю… — очередь дошла до копий. — Жить, выверяя каждый шаг, я не буду. И хитрить и лукавить не стану. Я — женщина свободного племени и сумею постоять за себя. Сейчас только выпью немного…»

Новая порция коньяка превратила ненависть и злость в тягу к совокуплению. Причем настолько сильную, что ведьмовство, как все человеческое, не выдержав накала страстей, в миг растаяло. Что немедленно засвидетельствовало зеркало, отразив бешеную похотливую самку, истекающую желанием и соком. Подрагивая, вибрировали ягодицы, спелой зрелой тяжестью висли груди, соски распирало от прилива крови, внутри естества вибрировало возбуждение.

— Не бойся, малыш. Мамочка идет к тебе…

С этой дурацкой фразой Тата устремилась к Линеву.

Первыми гостью почувствовали тараканы. Еще бы. Генетически каждый из прямокрылых всеядных старше любого прямоходящего млекопитающегося на миллион лет. Однако жизненный опыт не помог, и дикая непонятная энергия единовременно уничтожила миллионы безвинных насекомых.

Книги, мебель, посуда — неодушевленное царство вещей — отреагировало вслед. И сжалось, уменьшилось. Могло бы — исчезло бы, дематериализовалось. Затем настал черед живому миру. Собаки в доме Линева, поджав хвосты, жалобно заскулили. Кошки забились в углы, чуя приближение зловещей всесокрушающей силы. Затем у гипертоников головы заболели, у гипотоников — закружились. Сердечники потянулись за лекарством, алкоголики — за бутылкой. И только тонкий психолог, интуит, инженер человеческих душ, Никита Линев продолжал беспробудно дрыхнуть на диване, не чуя приближающейся опасности.

Глава 11. Насилие

— Что не ждал?! — раскатисто захохотав, Тата сорвала с Никиты одежду и швырнула в угол.

Голый, жалкий, беспомощный лежал Линев перед обнаженной, величественной, полыхающей мощью полупрозрачной красавицей. Ручками трусливо прикрывал стыд, ножки опасливо гнул в коленях.

— Страшно? — ласково полюбопытствовала дива. И носком ноги ткнула мужской бок. Из приоткрывшегося межножья пахнуло затхлым и кислым смрадом.

— Иди ко мне! — приказала грозно.

Никита засучил ногами, пытаясь отодвинуться подальше, вжался в стенку.

— Ах, так! Не хочешь?! Неужели я тебе не нравлюсь?

От игривого шепотка по мускулистому телу побежали мурашки, волосы на голове зашевелились, сердце сбилось с ритма от страха.

— Я же красивая…

Женщина ухватила Линева за руку и легко, играючи, притянула к себе, затем опрокинув на спину, навалилась сверху, стала тереться сосками, елозить животом, лобком упираться в чресла.

— Поцелуй меня, — приказала и для убедительности влепила оплеуху.

Линев попытался освободиться. Куда там, сопротивление лишь раззадорило насильницу. Она даже ослабила хватку, позволяя дергаться, трепыхаться, надеяться.

— Нет! Нет, пожалуйста, нет… — молил Никита.

— Да! — постановила дива и прижалась еще теснее. А затем, словно ополоумев, полезла через поры, ворвалась с воздухом в легкие. Куда смогла туда и втиснулась, втянулась, проникла. Ничего не упустила. Везде успела. Все взяла в плен. Стала биением сердца, вздохом, печенкой, костным мозгом. Выступила капельками пота на висках, испариной на груди, судорогой сбила дыхание, привела кровь в исступление, плоть в возбуждение.

И не выдержал Никита, не каменный, не мертвый. Сдался, капитулировал. В безвольном крошеве чувств и мыслей, в осколках уничтоженного самоуважения и попранного достоинства, в истерзанной в клочья гордыне, единственная поднятая рука мужского начала проголосовала «за» насилие. И решила исход борьбы.

Капитуляция! Победа! Виктория! Белый флаг покорности, хлеб-соль, ключи от города. И владей — не хочу. Бей, грабь, не жалей, один раз живем, грех не мешок — таскать не придется, его и замолить можно.

Царицей всевластной, всемогущей вступала победительница в завоеванные права. Как Анна Иоановна, императрица российская, призванная на царство на условиях ограниченного самодержавия, надев корону, порвала ограничения-кондиции, урезавшие полноту власти, так и захватчица в клочья раскромсала убеждения, растоптала цели, привязанности; уничтожала воспоминания и представления о жизни; растворила в себе чужое «я». Разрушила все до основания, чтобы затем на руинах построить новый мир. Управляемый мир страсти, в котором мужчине надлежало послушно раз за разом обретать силу и разливаться ею в приятных пространствах плоти вновь и вновь.

Тата упивалась своим могуществом. Восхитительная, полная власть переполняла, увлекала, дарила невероятное чувство вседозволенности, топила ощущения в эйфории, экзальтированным галопом топтала нервы. Теперь уже не диван и телевизор служили декорациями акту соития, а вселенское громадье Бесконечности. Бархатистая мглистая чернота распростерлась свадебным ложем. Нет, скорее это был алтарь неведомого божества, истязающего свою жертву. Огненным абрисом, очерченный профиль не светился — пылал, и едва божество-женщина касалась лицом тела жертвы-мужчины, то с сухим треском загоралось. Запах паленой шерсти мешался с запахом крови, которая сочилась по расцарапанной спине и искусанному лицу.