План битвы

— Тяжело новичку в аппаратных играх ориентироваться, но я соображаю, да.

— А с медсестрой? — вдруг спрашивает она?

— Что с медсестрой? — удивляюсь я, но тут же сообразив, о чём речь, улыбаюсь.

— С той симпатичной дурочкой в Москве, — хмурится Новицкая, разглядывая мою улыбку.

— Нет, клянусь интимными частями тела.

— А с таджичкой?

Блин! Ну вот, приехали… С таджичкой ни разу, а вот с узбечкой, да, было кое-что, но тебе лучше об этом не знать и даже не думать. Так что ли?

— И с таджичкой тоже ничего не было, — не моргнув глазом вру я.

Ненавижу себя за это, но не признаваться же, в самом деле… Она пристально и долго смотрит в глаза. Блин-блин-блин…

— И вот ещё что про обком.

Опять меняет тему… Пронесло вроде. Пронесло… Но, если честно, мне это всё как-то не нравится, надо по-моему прислушаться к поучениям генерала Скударнова, и остепениться в вопросах половой распущенности. Если получится, конечно.

— Что же? — невинно хлопаю я глазами.

— Есть такой поц, Эдуард Снежинский, инструктор обкома.

— Уже инструктором стал?

— Да, на днях, недавно совсем.

— И что с ним? Урод редкостный, как мне показалось.

— Да, тебе не одному это кажется. Говнистый он мужик. — Так вот, зуб у него на тебя с той вашей встречи. Приходил ко мне сегодня.

— Чего хотел?

— С фабрики тебя гнать поганою метлой.

— Всё из-за того дурацкого случая что ли? Вот же дурачок.

— Нет, не из-за того, — качает головой Ирина. — Из-за того, что ты не работаешь, а только числишься. Всю работу за тебя тянет Алёшина, зам твой.

— Ну, кое-что делаю, всё-таки.

— Надеюсь, не то, что я думаю. Так вот, у вас была проверка ОБХСС…

— Так ничего не нашли же, — удивляюсь я.

— Но «Комсомольский прожектор» вскрыл факты, а ты пальцем о палец не ударил, чтобы их проверить, сразу в милицию позвонил. А они ничего не подтвердили. Это я его слова передаю, если что.

— Вот же горе, что у нас на фабрике всё по закону и никто не ворует.

— Якобы по больничным, зарплату получаешь, а ничего не делаешь

— Ой, Ир, ну хорош уже, — морщусь я.

— Я-то что, Снежинский воду баламутит. А ещё ты неуважительный, грубый и не соответствуешь образу представителя передовой советской молодёжи. И не просто представителя, а осенённого доверием товарищей. Ну и вот такая мутотень.

— И что, нужно его остерегаться?

— Остерегаться всегда нужно, особенно когда внезапно высоко взлетаешь, нарушив планы какого-нибудь говнюка, вроде Снежинского. У него на это место были другие кандидаты.

— Ну пусть пойдёт Ефиму скажет о своих рухнувших планах. Придурок. Что с ним делать-то?

— Не знаю пока, — пожимает она плечами. — Подставь как-нибудь, чтобы он варежку свою прихлопнул.

— Можно, я на него просто внимания не буду обращать? — морщусь я, изображая на лице кислую мину.

Ещё Сгежинским заниматься! Этого мне сейчас совсем не хочется, вот честно.

— Сожрёт. Надо обращать. Ладно, подумаем ещё, что с ним делать. Пошли к Захарьину сходим, пока он здесь.

Мы выходим из кабинета, снова проходя мимо скучающих посетителей, ожидающих аудиенции. Но у нас-то, ясно дело, проблемы поважнее, чем у них. Секретарши Ефима не оказывается на месте, поэтому я, не долго думая, приоткрываю дверь и заглядываю в кабинет.

— О, Брагин, — говорит Ефим, замечая меня, и я представляю вместо него огромного кота Матроскина. — Заходи, долго жить будешь.

Я захожу, ну и Ирина, тоже. А куда теперь деваться-то? Самое плохое то, что Ефим сейчас не один. У него за приставным столом сидит Снежинский. Не вовремя мы, конечно, не вовремя.

— Присаживайтесь, товарищи, — расплывается в улыбке Матроскин-Захарьин, он же первый секретарь райкома КПСС товарищ Ефим.

— Ну, что вы замолчали, товарищ Снежинский? — кивает Ефим. — Вот он ваш Брагин любимый, и первый секретарь здесь же. Вот говорите им.

Снежинский поджимает тонкие губы и некоторое время сидит зыркая глазами и переводя взгляд с меня на Новицкую.

— Я Ирине Викторовне уже всё сказал, — наконец, заявляет он. — Но могу повторить, так сказать, прямо для адресата. И прошу заметить, что Брагин никакой мой не любимый. Это вообще смешно слышать.

Неужели он не понимает, что на него все как на умалишённого смотрят. Вот дурачок.

— Вы, товарищ Брагин, мало того что завалили всю работу, — строжится он, — так теперь вообще являться перестали.

— Так я в больнице лежал, и сейчас у меня больничный, — хмыкаю я. — Все претензии к докторам, товарищ Снежинский.

— Но сюда, как я вижу, вы, несмотря на козни докторов, сумели прийти?

— Обострённое чувство долга, — улыбаюсь я изображая свою самую невинную и обезоруживающе открытую улыбку.

— Не на рабочее место, прошу заметить, а в кабинеты начальников! Обивать пороги сильных мира сего. Потому что вы подхалим и карьерист.

Ну, дурак, просто удивительно, какой дурак.

— Да вы просто Шерлок Холмс, а не Эдуард Фридрихович. По размеру обуви выводы делаете? Или, может быть, просто на собственные домыслы опираетесь? Это крайне распространённая ошибка среди людей без жизненного опыта — судить других по себе.

— Что?! — задыхается он. — Да вы ещё и хам! Я между прочим, назначен инструктором областного комитета и не намерен выслушивать от вас подо…

— А я между прочим, — перебиваю я, говоря при этом незлобиво и с улыбкой, — избран трудовым коллективом и не намерен выслушивать ваши глупости вселенского масштаба. Простите уж за прямоту, но я с рабочими общаюсь по большей части, а они часто несдержаны на язык и вашего брата насквозь видят.

Он настолько охреневает от моей уверенной и спокойной наглости, что позабыв возмутиться, уточняет:

— Какого брата?

— Не могу ответить при даме, уж простите, — развожу я руками.

Ефим прямо расплывается в улыбке, а Новицкая начинает экстренно кашлять.

— Что?! На фабрике хищения, план перевыполнения плана горит, все разнарядки по новым членам провалены, а он по Москвам разъезжает да на больничных нежится.

— Простите, с членами у нас всё нормально, — откровенно издеваюсь я. — Это у вас информация неверная, или просто собственный маленький… опыт, опять же. Не знаю, что и предположить.