План «Ост». Как правильно поделить Россию
Шрифт:
Это к вопросу, являлось ли немецкое господство или протекторат над Европой уже сами по себе утопической задачей, а также была ли целевая установка Гитлера уже заранее ошибкой.
На этот вопрос сегодня, если он вообще ставится, в общем случае без большой дискуссии дается положительный ответ, как от сегодняшних немцев, так и в особенности от молодого поколения, которое часто воспринимает своих отцов и дедов как безумцев, потому что они вообще могли себе ставить такую цель. Все же сначала нужно вспомнить, что эти отцы и деды, то есть два поколения немцев, поколения Первой и Второй мировых войн, находили эту цель в своей большой массе благоразумной и достижимой, ею воодушевлялись и не редко умирали за нее.
Конечно, с этим еще ничего не говорится о том, была ли эта цель достижима или желательна. Немногие будут это сегодня утверждать. Но если вернуться в то время,
Не была ли действительно Европа нацелена на единство, если хотели сохранить это состояние мира? Могло ли это единство быть достигнуто без силовой помощи и не требовало ли оно, по меньшей мере, в начальной стадии, господства самой сильной державы? И не была ли Германия самой сильной державой? Каждый раз это были не только немцы (два их поколения), которые на этот вопрос отвечали «Да». 1938 и 1940 годы показали, что также и многие не немецкие европейцы, хотя и с оговорками, готовы были нерешительно ответить «Да». А то, что получилось после 1945 года, приводит к выводу, что они, возможно, не были совсем неправы. Они, возможно, были бы правы, если бы Германия, с которой они имели дело, не была бы Германией Гитлера.
Подчиненная Гитлеру Европа была бы без сомнения кошмаром, так как во многих отношениях была кошмаром уже находящаяся под Гитлером Германия – с его преследованиями евреев и концентрационными лагерями, его конституционным хаосом, его правовым разложением и принудительной культурной провинциальностью. Но помимо этого нужно не просмотреть и нечто другое: европейскую систему равновесия девятнадцатого века в двадцатом веке было уже не спасти. Уже Первая мировая война и последовавшее за ней мирное урегулирование по существу разрушили ее. Предпринятая в 1939 году попытка Англии и Франции, после долгих колебаний и с неуверенностью восстановить эту систему, потерпела крах уже в 1940 году. Тест Второй мировой войны доказал, что Европа двадцатого века имела только выбор между немецким или американо-русским господством. Нет сомнения: так как немецкое господство было при Гитлере, то во многом Европе было предпочтительнее американское, а в некоторой степени даже русское, хотя некоторые это будут оспаривать.
С другой стороны, немецкое господство объединило бы Европу; американо-русское должно было ее принудительно разделить. И объединенная под немецким господством Европа могла бы еще длительное время сохранять свое империалистическое господство в Азии и Африке. Европа, разделенная между Америкой и Россией, должна была его спешно потерять.
Становится понятным, почему Гитлер в 1938 году в Восточной Европе и в 1940 году, после победы над Францией, нашел на всем континенте известную готовность подчинения, хотя тогда и не было такой тоски по европейскому единству, которая по силе примерно соответствовала бы немецкой в середине девятнадцатого века. Такое желание появилось только после 1945 года, когда уже ничего нельзя было изменить. Но готовность смягчить силу и извлечь лучшее из подчинения более сильному проявилась уже в 1938 и 1940 годах. И она была связана, по меньшей мере, с пониманием того, что Европа могла бы очень хорошо использовать более высокую степень единства, даже если ценой стало бы (возможно, на начальном этапе) немецкое господство. Было еще живо воспоминание о том, как Пруссия Бисмарка в войне 1866 года объединила побежденные немецкие страны – и тогда в объединенной таким образом Германии постепенно шло улучшение. Разве не думали о том, что победившая Германия в объединенной Европе также обеспечит подъем, а ее отвратительные черты при этом постепенно сотрутся? Не мог бы этот желательный процесс даже ускорится за счет встречных шагов? Насколько широко такие мысли были распространены в 1940 году почти во всех странах Европы и, особенно во Франции, настолько мало хотели о них знать позже. Если бы Германия имела тогда Бисмарка, а не Гитлера…
Но не будем погружаться в мечты. Германия имела Гитлера, и от Гитлера зависело (как всегда может сказать об этом социологическая школа описания истории), выйдет ли из этой ситуации объединенная и усиленная Европа или то, что из этого действительно получилось. «Я был последним шансом Европы», – сказал Гитлер в диктовках Борману в феврале 1945 года, и в известном смысле он был прав. Только он должен был бы добавить: «И я разрушил ее». То, что он ее разрушил – это было его второй большой ошибкой после первой, нагрузившей его немецкую европейскую политику его антисемитизмом. Чтобы понять, чем и почему он разрушил Европу (а именно дважды) мы должны несколько более детально рассмотреть
его политику осенью 1938 года и летом 1940 года. При этом получается, что шанс, который предлагался ему дважды, он оба раза или не увидел или сознательно отбросил – двойное упущение, которое весит ровно столько же, как и более бросающаяся в глаза ошибка 1941 года, когда он напал на Россию и объявил войну Америке.Сначала коротко факты. В марте 1938 года путем аншлюса Австрии Гитлер сделал из германского рейха великогерманский рейх, а в сентябре того же года Англия и Франция в мюнхенском соглашении согласились с дальнейшим подключением к этому великогерманскому рейху заселенных немцами краевых областей Богемии и Моравии. Мюнхенское соглашение означало много больше, чем просто расчленение Чехословакии, которая напрасно рассчитывала на свой союз с Францией. Оно практически означало политический уход Англии и Франции из восточной половины Европы и признание Восточной Европы до русской границы в качестве немецкой зоны влияния.
Тело Чехословакии, которое оставляло мюнхенское соглашение, впредь становилось воском в руках Гитлера. Польша и Венгрия, которым он позволил участвовать в чешском разбое, стали с этим его союзниками, а именно, слабыми союзниками более сильного. Румыния и Югославия, уже до этого экономически так тесно связанные с Германией, что можно было говорить о зависимости, должны были теперь также искать политически тесной связи с Германией, так как их союз с Францией был Мюнхеном обесценен. Болгария и Турция, старые немецкие союзники из Первой мировой войны, снова ориентируются на Германию.
Гитлер осуществил свою юношескую мечту: великая Германия стала господствующей державой для всех наследных государств старой Австрии. И, кроме того, всего пространства между Германией/Австрией и Россией, и все это без войны, с полного согласия Англии и Франции, в то время как Россия должна недоверчиво, но бессильно наблюдать эту концентрацию силы у своих западных границ.
Все, что теперь оставалось сделать, это упорядочить эту новую великогерманско-австрийскую империю, придать ей форму, а ее народам дать время, чтобы привыкнуть к новым отношениям. Война была для этого не нужна и то, что это должно было произойти без войны, было также негласным условием, с которым Англия и Франция дали свое согласие. Они ведь хотели приобрести в Мюнхене «Мир для нашего времени». Английский премьер-министр Чемберлен при своем возвращении из Мюнхена эту цель уже – преждевременно, как выяснилось – прокламировал как достигнутую, так как верил, что Гитлер теперь на годы будет занят мирной деятельностью. Ведь организация и консолидация огромной и неоднородной восточноевропейской зоны влияния, которую Чемберлен вместе с его французским коллегой Даладье освободил в Мюнхене для Гитлера, требовала, помимо такта и тонкого чутья, еще двух вещей: конструктивного государственного искусства – можно сказать, искусства государственного строительства, и терпения.
Но как раз этих свойств у Гитлера не было: он ведь даже своему собственному, существующему государству ни разу не смог (или не захотел) дать конституционный порядок. И еще меньше – вновь созданному государственному сообществу! Фантазии государственного мужа, которая требовалась бы для этого, Гитлер никогда не имел. И, что еще примечательно, судьба людей и народов, которая лежала теперь в его руках, его также не интересовала. Они были для него только вспомогательными народами, поставщиками сырья и стратегическим плацдармом для дальнейших предприятий.
У него не было также терпения, которое должно было бы присутствовать у того, кто должен организовать свою новую большую империю, а это ведь фактически было бы задачей всей жизни. Но самое позднее с 1925 года на уме у него было много большее: завоевание и подчинение России с подготавливаемым отключением Франции. И он хотел все, что ему представлялось, выполнить за время своей жизни. У него не было времени. В апреле 1939 года ему исполнилось пятьдесят лет, и он говорил: «Я хочу иметь войну лучше с пятидесяти, чем, если мне будет пятьдесят пять или шестьдесят».
Он ведь собственно хотел уже иметь войну даже в 1938 году. Мюнхенское соглашение, в котором и друг, и враг по праву видели сказочный триумф Гитлера, он сам ощущал прямо-таки как поражение: это произошло не по его воле, он вынужден был принять из рук Англии и Франции то, что он лучше бы взял силой, и он потерял время. Поэтому в 1939 году он развязал ту войну, которая не удалась ему в 1938 году. Путем совершенно ненужной военной оккупации и дальнейшего расчленения совершенно беззащитного и избитого до полусмерти тела Чехословакии он разрушил основу Мюнхенского соглашения. А когда Англия и Франция в ответ на это заключили или обновили союз с Польшей, он начал войну с Польшей и спровоцировал этим объявление войны Англии и Франции.