Планета матери моей. Трилогия

— Замолчи! — прикрикнула мать на сестру. — Видишь, старая женщина от горя себя не помнит. Слава аллаху, ты детей еще не теряла… Как ей не убиваться по такому сыну, как Селим? Кто помог мне вас, сирот, поднять на ноги? Кто надоумил Замина получить профессию? Многие в нашем селении вспомнят его добрым словом. Есть у меня надежда: не заблудился ли он в необъятных русских лесах? Тогда рано или поздно вернется. — И совсем другим тоном, легким, веселым, окликнула младшую дочку: — Ай, гыз [8] , раздуй-ка заново самоварчик. И подушку принеси бабушке Гюльгяз под спину. Если сейчас ленишься, какой станешь в старости?

8

Гыз — девчушка.

Сестренка зарделась, проворно вскочила, исполняя приказание. Гюльгяз, однако, с кряхтеньем привстала и передала лишнюю для нее подушку мне.

— Сестра твоя уже почти невеста, а Зохра не научила ее обхождению. Как в дом мужа пойдет неумелая? Не видит разве, что брат на жестком мается? Ноги небось отсидел? Сядь поудобнее, гага.

Я подвинулся, и старуха опустилась рядом. Она продолжала бубнить:

— Не расторопная молодежь нынче пошла. Не успеет еще чай завариться, они уже по стаканам разливают. Соль в кастрюлю не щепоткой, а горстью сыплют. Платье ленятся прополоскать, мыло на складках остается…

Я отозвался умиротворяюще:

— Зато как наши девушки показали себя на войне! Едем, бывало, по темной дороге, говорю своему санинструктору: дорога дальняя, приляг, сестренка, в кузове, поспи часок. А у самого глаза слипаются, не могу больше вести машину. Так что вы думаете? Пока дремлю полчаса, она меня караулит.

— Неужели и по ночам сражались? — удивилась старуха.

— Война не разбирала, бабушка, ни ночи, ни дня.

Гюльгяз задумалась.

— Про это я не знала. В темноте мир человеку совсем другим чудится. У Селима не было сноровки по ночам в чужих местах блуждать… Так, так…

Я уловил ход ее мысли и согласно кивал, поддакивая, хотя отлично понимал абсурдность предположения, будто дядя Селим заблудился темной ночью.

Впрочем, каких только чудес не случалось на войне! Пуля могла сорвать с груди клок одежды, но даже не задеть кожи. Машина проскочит мосток, а снаряд на этом самом месте взорвется секунду спустя. Или заняли оборону в окопе, палят в фашистов, некогда осмотреться. А когда огляделись — рядом с тобою родной брат! Война перекроила каждого по-своему. Человек сам не знал, какими силами он наделен от природы, пока не придет момент пустить их в дело. Куда только девалась тогда прежняя мягкость, нерешительность! Воля становится под стать железу, ее не согнуть…

— Что же ты не сосватал себе такую отважную помощницу? — донесся до меня скрипучий голос Гюльгяз. — На войне горе пополам делили и дальше бы по жизни вместе шли…

Она еще что-то добавила, все громко расхохотались. Оказывается, ехидная старуха предложила невестке Мензер отбить телеграмму той девушке на фотографии: мол, ждем и приглашаем.

Наше селение все больше наводнялось выцветшими зелеными гимнастерками, шинелями без погон. Зато как ярко сверкали на солнце медали! Правда, кое-кто припадал на ногу, опирался на костыль или бережно носил на перевязи искалеченную руку. Фронтовики не спешили сменить сапоги на чарыки. Да, по правде говоря, не все могли влезть в довоенную одежду и обувь. Я хотел надеть пиджак дяди Селима, не изношенный до конца, — он затрещал по всем швам.

Солдаты понемногу привыкали к мирной жизни, брались за прежнее ремесло.

Я тоже наведался на свою автобазу. Там были почти все новые, никто не помнил меня, не узнавал в лицо.

Неожиданно раздался увесистый шлепок по плечу. Я обернулся. Дядя Алы! И совсем не изменился — те же вислые усы пополам с сединой. Вот только поглядывал он на меня теперь задирая голову. Но по-прежнему часто моргал воспаленными веками и косноязычно давился словами.

— Что, будто сирота, стоишь в сторонке? Самого Гитлера пришиб, а стеснительности не убавилось? Ты, парень, не работу пришел просить, ты вернулся по праву, на свое законное место. Помни это.

Расталкивая других, дядя Алы повел меня прямо к начальнику.

— Вот наш ветеран, — громогласно заявил он. — Вернулся с победой в родной коллектив.

Начальник автобазы нерешительно почесал в затылке:

— Разве у нас есть незанятая машина?

Алы едко отозвался:

— Сидел бы я на твоем месте, ответил бы. Но прежде метлой повымел бы всех лодырей. Им дают прекрасную современную машину, а они ведут себя так, будто это допотопное колесо от маминой прялки!

— Ай, Алы-киши, все бы тебе шуметь, — примирительно пробормотал начальник. — Фронтовик вернулся, это хорошо. Устроим. Подумаем.

— Пока будешь думать, оформляйте на мою машину. Станем работать в две смены.

20

В нашем общем дворе меня окликнула Мензер.

— Твой вопрос решился, — сказала она. — В школу нужен физрук. Давай завтра встретимся после обеда в городе у роно. — И, не дождавшись ответа или возражения, круто повернулась, зашагала прочь. Я задумчиво смотрел ей вслед. Мне показалось, что даже походка у нее стала другой. Она теперь не скользила, как прежде, мелко, будто козочка, перебирая ногами, а двигалась стремительно, прижав локоть левой руки, а правой ритмично взмахивала. Прихваченные на затылке волосы облаком разлетались у нее по спине.

«Не нарочно ли она все время ускользает от меня?» — подумалось в унынии. Подобно другим соседям она навещала нас только первые два дня. В остальное время я ее почти не видел. Она поднималась намного раньше меня; когда бы я ни проснулся, ее посуда была уже вымыта и сушилась на траве. В выходной спокойно умылся, а вместо зарядки решил подтянуться на тутовом дереве. Ухватился за самую толстую ветку и стал раскачиваться. Ветка треснула, и я оказался на земле, обсыпанный листьями.

Не знаю, откуда появилась Халлы. Она с удивлением оттащила обломившийся сук.

— Вот незадача, дерево покалечил, — смущенно пробормотал я.

— При чем тут дерево! Сам не расшибся?

— Конечно нет. Неужели испугалась?

Я заметил, что она побледнела — щеки приняли желтоватый, шафрановый оттенок.

— Господи, у меня сердце упало…

— Сразу видно, что ты всю войну провела в тылу, — неловко пошутил я. — От пустяков дрожишь. А мы там в пропасти кидались, и ваты нам не подкладывали!

— Оставь ребячество, — вспылила она и вдруг стала так похожа на прежнюю, не терпевшую возражений Халлы. — Покажи руку. Кровь капает.

— Пустое, сейчас уймется. — Я хотел залепить царапину зеленым листком.

Халлы проворно достала белейший платочек.

— Не надо, — проговорил я со стеснившимся дыханием, ощущая тепло ее руки и легкий запах волос. — Мне нравятся эти красные капельки. Они тебе ничего не напоминают? Какие-нибудь старые бусы?

Она виновато промолчала. Тонкие пальцы мяли тутовые листья, комкали и отбрасывали их прочь. Я не мог уловить выражение опущенного взгляда.

— Селим в первую брачную ночь сорвал бусы с моей шеи и выкинул их за окно, — сказала она наконец с видимым усилием. — Я подобрала всего лишь несколько бусинок. Если хочешь, покажу. Они завязаны в платок.