Планета туманов (сборник)

— Это был настоящий героизм, — убежденно заявил Порецкий. — С большой буквы героизм. Вы оба — герои. И ты и Лар. Я успел прослушать часть магнитных записей, продиктованных им во время полета. Этим записям нет цены….

— Он чертовски упрям и настойчив и, конечно, смел, — задумчиво сказал Строгов. — И еще хорошо, что он очень правдив. Едва придя в себя, он сразу сказал, что сознательно действовал вопреки приказаниям и готов за это отвечать. А ведь он мог придумать что угодно… Но, конечно, он авантюрист… Рвется все сделать сам. На такого нельзя положиться…

— Этот случай его многому научил, — возразил Коро. — Ведь если бы не вы…

— Не знаю… У меня к нему очень двойственное отношение. Мне нравится его смелость, но… при следующем космическом рейсе я, пожалуй, не захочу иметь его в составе своего экипажа.

— Ты уже говоришь «пожалуй», — улыбнулся Порецкий. — Если бы не его отвага и… недисциплинированность, мы возвращались бы сейчас к Земле с гораздо более скромными результатами. Согласись, капитан, что если бы он послушал тебя и возвратился сразу же после старта, ты не разрешил бы нового атмосферного полета.

— Нет… И был бы прав! Мы все трое наблюдали тот атмосферный взрыв.

— Ну, вот видишь…

— Поэтому и говорю о своем двойственном отношении.

— Победителей, как известно, не судят.

— Не знаю… Космическое право еще не создано, но в космических рейсах существуют свои, особые законы… Подумайте, что получится, если каждый станет поступать, как Лар. Ведь как одиночка он проиграл…

— Ты тоже действовал, как одиночка.

— Это совсем другое, — усмехнулся Строгов. — Нет, — я действовал, как представитель коллектива… Я не мог иначе… И каждый на моем месте поступил бы так же.

И НА ЗЕМЛЕ…

Земля встречала их как героев. Академии наук крупнейших государств Земли распахнули перед ними свои двери. В научном мире самых высоких почестей был удостоен Ларион Русин, первым совершивший беспримерный полет в пределах венерианской атмосферы. Он был избран действительным членом Академии наук СССР и почетным членом десятка иностранных академий. Но Высший совет астронавтики тайным голосованием на пять лет лишил академика Русина права участвовать в экспедициях на другие планеты.

Зачитав решение, генерал — председатель Совета — сказал Лару:

— Подумайте обо всем хорошенько… Мы ценим вашу отвагу и энтузиазм исследователя. Даже те, кто сегодня требовал навсегда дисквалифицировать вас как космонавта, подчеркивали, что вы совершили выдающийся научный подвиг. И все же вы сознательно поставили под угрозу успех экспедиции… Я уже не говорю, что ваши открытия удалось сохранить только благодаря мастерству и мужеству Строгова. А если бы он погиб? Это означало бы не только безвозвратную потерю всех собранных вами материалов. Вы забыли, что в настоящей науке время подвигов ученых-одиночек давно миновало. Забыли, что теперь каждое крупное открытие — результат усилий, труда, героизма больших коллективов. Ваша вина, дорогой, не только в недисциплинированности, но и в противопоставлении себя коллективу. Именно это второе особенно утяжелило ее…

Мы говорили сегодня и о Строгове. Мнения разделились, но лично я думаю, что в создавшейся обстановке Николай Петрович тоже был не совсем прав. Он — опытнейший космонавт — проявил чрезмерную осторожность. Вероятно, ему следовало разрешить атмосферную разведку раньше. Тогда она пошла бы более систематично… Однако мы все согласились, что последующими действиями Строгов полностью искупил свой грех. А вашу вину, уважаемый академик, вам предстоит искупать пятью годами вынужденного пребывания на Земле, Мы знаем о ваших планах, понимаем, что эти пять лет будут для вас нелегкими, но поступить иначе мы не могли…

Уже стемнело, когда Лар вышел из здания Совета астронавтики. Коро ждал у подъезда.

— Ну что?

— Пять лет… не буду летать.

— Они не должны так… — горячо начал Коро. — Мы все заявим протест…

— Нет, — тряхнул головой Лар, — никакого протеста! Ведь в главном-то они правы… Но мы еще будем летать вместе…

— Смотри, это она, — Коро указал в темнеющее небо.

За далекими башнями высотных зданий на фоне угасающей оранжевой зари ярко блестела звезда.

— Через пять лет полетим вместе, — твердо сказал Лар. Вот увидишь…

АСКОЛЬД ШЕЙКИН СОЛДАТСКАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОД СЕНЬЮ ЮПИТЕРА И ЗЕМЛИ

…При посещении небесных тел применение любых методик и аппаратуры не обесценивает важности непосредственного впечатления. Как правило, лишь после личного осмотра космонавт выносит окончательное суждение. Поступать всегда только так — вопрос чести.

п. 9 Космического Устава 2014 года.

1. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

Когда крест на диске гравитационного компаса стал симметричным, Радин остановился. Он опустился на колени, слегка вдавил коробку компаса в пористую почву астероида и, поднявшись с колен, огляделся. Частокол каменных пиков окружал котловину. Красноватые пятна освещенных солнцем скал причудливыми зубцами чередовались с такими глубокими тенями, будто там были провалы… Как все это знакомо! Четырнадцатый космический рейс!..

Радин снял со спины излучатель и, опершись на него, стал глядеть поверх скал в черное небо, усеянное блестками звезд. Двигатели ракетного пояса сами собой изменили режим работы. Голубоватое низоновое пламя угомонилось и теперь едва достигало плеч.

В наушниках послышался голос Тополя:

— Где ты, Рад?

— Я уже на месте третьей шахты.

— Ты начал проходку?

— Пока еще нет. Центр не закончил контроля. Но это дело пяти минут! А как у тебя?

— Прохожу последние метры. Шахта очень удачная! Вот только на Юпитер все еще не могу спокойно смотреть. Я же впервые так близко к нему.

— А ты не смотри.

— Не получается, как ни стараюсь. Едва оглянешься — он снова над головой!

— Думай тогда, что Юпитер уже миллиарды лет остается таким! В его атмосфере все процессы давным-давно пришли в равновесие! Для юпитерянского неба это то же самое, что для нашего, земного, — безмятежная синь!

— Знаю, Рад, знаю, — голос Тополя стал заглушаться шорохом. — Все, торопливо закончил он. — У меня — все. У меня восход… И я уже очень соскучился по тебе!

Радиофон автоматически выключился. Радин перевел глаза на скалы. Солнце ушло. Но темнота не наступила: рассеивая мрак пепельными сумерками, над горизонтом медленно поднимался гигантский — в полнеба! туманно-полосчатый шар Юпитера.

Это было удивительное зрелище. По поверхности Юпитера параллельными потоками двигались серые и бело-голубоватые пояса. У экватора — быстрей, у полюсов — медленней. Казалось, вот-вот они закрутятся до отказа, и тогда…