Планета Зеленушка (Пути не изведаны)

Часть 1

Глава 1

Я Мопров Владимир Ильич, родители и соседи звали меня просто Виул, но это было раньше. Мои инициалы меня не особо впечатляют.

Да и прозвище мне не нравиться. Зато родители были довольны и всегда улыбались когда обращались ко мне называя Владимиром Ильчём.

И для всех вокруг кроме как Виулом я и не был. Официально например в школе или ещё где нибудь именовали Мопровым Вовой.

Весёлые мама с папой были коммунистами, вот и обозвали меня в честь дедушки Ленина, Владимиром Ильчём Ульяновым Лениным или просто Виулом.

А фамилия моя, это сокращение от Международная Организация Помощи Революционерам. По историческим документам эта организация помогала

в лечении и реабилитации революционеров пострадавшим от ранений и гонений со стороны правящих капиталюг, в том числе и деньгами.

Моих родителей убили бандиты в начале девяностых. Они пришли грабить нашего соседа пенсионера деда Сеню, всю жизнь собиравшего старинные

вещи, монеты, всякую не дорогую кухонную утварь, малюсенькие книги и такие же картины, которые были по размеру с ладошку ребёнка.

Родители услышали шум и крики соседа и поспешили узнать, что что стряслось со стариком. Естественно встали на пути бандитов, когда увидели

ограбление. Вот за монетки их вместе с соседом и убили. После похорон родителей меня сдали в детский дом, потому как никто из

родственников не захотел взять меня на воспитание. В начале девяностых время было тяжёлое, безденежье, бандитизм, работы нет кругом

коррупция, милиция готовая содрать с тебя последнее, челноки-торгаши, тоже от них не отставали в своей жадности. Мне тогда было шесть лет.

В интернате я легко научился курить корейские дешёвые сигареты с птичками на пачке, пить тёплый спирт Рояль, закусывая солёным крекером,

тырить у воспиталок печенья и мелочь. Я быстро забыл мамины песенки на ночь, папины бубнилки про скорый развал мирового капитализма. Новая

интернатовская жизнь меня закружила, завертела. Мой лучший друг Лёха Куртин попал к нам в интернат практически вместе со мной, но причина

его изъятия из семьи пьющих и бомжующих была другая. Родители его опустились до плинтуса, пропили всё и сгинули на бескрайних помойках.

Вот последний год Лёха и жил в подъездах и на помойках, где и питался. Отмыли конечно его, одели, но волчёнком он так и остался. Никому

не доверял и всё время стаскивал со стола куски хлеба, пряча их по всем углам. Его за это часто наказывали, но он не сдавался, и как

настоящий хомяк постоянно делал запасы для побега на волю. Он единственный кто не ржал над моим именем и фамилией . И я быстро с ним

сдружился на почве запаса продуктов питания. Я постоянно хотел есть, поэтому мой друг легко расставался с едой, заныканной по всем щелям,

подкармливая меня, что бы на следующий день пополнить их заново. Я ел много, воспитатели даже заставили меня сдать анализы на гельминтов и

прочих засранцев, жрущих не положенный им провиант. Но нет, у меня ничего не нашли. И психолог сказал, что это чисто психологическое,

после смерти родителей, какой то сбой в голове. Обещали, что со временем пройдет. После этих издевательств докторов над моим не устойчивым

к внешней среде организмом, есть я меньше не стал. И естественно вся еда усваивалась растущим организмом легко и непринужденно. Ну и

похоже усиленное питание растило не только тело, но и мой мозг, заодно ударяя в сторону гиперактивности мелкого любознательного организма.

Мы с Лёхой частенько сбегали из интерната и смотрели как на наши поиски собирался весь персонал интерната, сидя на ближайшем дереве. Как

только освобождался путь для нас, мы по тихому возвращались и тырили очередной запас провианта из столовки. Повариха Татьяна Ивановна

видела наши шкоды, но не сдавала. Даже иногда подкармливала проглота, то есть меня, вкусненьким. Леха столько сколько я съесть не мог, но

схронки делать не переставал. Через год дурость моя по поводу обжираловки прошла сама собой,как и обещали врачи. Да и друг перестал делать

запасы по углам. Он просто всё складывал на общий стол. Мелкие этим пользовались без зазрения совести, обнуляя Лёхины запасы. Однажды мы с

Лёхой в очередной раз решили нарушить режим нашей интернатской изоляции и тихо свинтить на улицу погулять при свете уличных фонарей,

установленных ещё при Сталине в тридцатые годы. Ушли не далеко от здания интерната, когда услышали крики девушки зовущей на помощь. Мы

пошли без задней мысли посмотреть на безпридел и увидели картину ограбления девчёнки лет пятнадцати здоровым мужиком с ножом бабочкой в

руке. Я впал в ступор, как страус, а Лёха взял камень и пустил в дядьку. Не сильно, но точно попав тому в голову. Этот бандюга бросил

девку и рванул за Лёхой, я за ними, девчёнка за мной. Через улицу бандит зажал друга в подворотне. Громила орал, что замочит говнюка,

размахивая ножом. Нужно было выручать друга. Оглянувшись назад увидел девку и не долго думая взял камень по руке и кинул в окно над

головой бандюгана. Звон раздался как взрыв сверхновой. Через секунду орал весь дом. Кто пытался разорвать кому то зад на флаг, кто орал

что вызвал милицию. Я кричал, что этот мужлан приставал к девочке с непристойностями. Выбежавшие жители скрутили преступника, и взяли нас

в кольцо. Милиция повязала всех и нас и громилу и половину жителей дома, в тупике которого Лёху зажал неудачный жулик.

Следователь попался нормальный. После рассказа о героическом в нашем понимании поступка, нас отвезли в интернат. Руку конечно не пожали,

но и по шее дали не сильно. На следующий день о нашем героическом подвиге знали почти все. Кто завидовал, кто осуждал. Но в общем мы легко

отделались и контроль со стороны воспитателей над двумя героями усилился. После этих приключений мы утихли и потихоньку закончили второй

класс. А в начале июня нас повезли в пионерлагерь. Уж не знаю пионерский или скаутский, потому как капитализм проникал повсеместно. Мы с

Лёхой себя в нём чувствовали как рыбы в воде. Мне нравилась еда в столовке, зарядка с утра под музыку Бони Эм, и завтрак из манной каши с