Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Я совсем не помню военного времени, потому что в 1945 году мне было только четыре года, но знаю, что, несмотря на нейтралитет, в Испании были трудности с продуктами (например, не хватало белого хлеба и сахара), и родители в своих гастрольных поездках искали любую возможность достать что-нибудь для детей.

Среди наших семейных преданий бытует только одно о том, как рано проявилась во мне любовь к музыке. Это предание связано с именем брата матери Франсиско, моим крестным отцом. Дядя Франсиско, прозванный Пако, был человеком крупного сложения и много курил. По рассказам, в то время когда мама меняла мне пеленки, он частенько стоял рядом, набивая табак в свою трубку, и напевал строчку из испанской песни: «Levantate, morenito, levantate resalao» («Просыпайся, темнокожий малыш, просыпайся и будь весел»). Не знаю, то ли эта фраза, то ли голос дяди Франсиско действовали на некоторые мои мышцы расслабляюще, но не однажды свеженабитый табак в его трубке из-за этого подмокал. Бесспорно, то была реакция на музыку. Я, правда, оставляю право другим судить — положительная или отрицательная.

Мы жили вместе не только с семьей дяди Перико, но также с его сестрой Энрикетой и ее мужем Паскуалем. Из тех времен мне ясно запомнились отважные велосипедные прогулки, которые мы с моим двоюродным братом совершали по зеленой, усаженной деревьями улице Ибисы (мои родители приходили от этого в ужас). Мать и отец были в постоянных разъездах, поэтому Мари Пепа и я часто оставались с нашей дорогой тетушкой, сестрой мамы Агустиной. Это общение очень сблизило нас. Когда мне было то ли пять, то ли шесть лет, семья переехала на другую квартиру, в двух кварталах от старого места, на улицу Саинс-де-Баранда. (Недавно, читая книгу дирижера Атаульфо Архенты, я узнал, что он провел последние годы жизни в том же доме, где поселились мы.) Первая школа, где я учился, Колехио Иберико, располагалась на улице, в конце которой раскинулся огромный прекрасный парк Ретиро. Там были и зоопарк, и ботанический сад, и, кроме того, предостаточно места для беготни, игр и езды на велосипедах. Мне помнится ощущение естественности круговорота тогдашней жизни: дом, школа, парк, дом, школа, парк. И так день за днем.

Большую часть времени родители находились на гастролях и потому особенно чудесными были периоды, когда мы оказывались вместе. Отец и дядя, оба с тонким чувством юмора, любили поддразнивать детей и часто над нами подшучивали. В моей памяти осталось не так уж много музыкальных впечатлений от тех ранних лет моей жизни, но на некоторых спектаклях, где участвовали родители, мне удалось побывать. Хорошо помню отца — во фраке, со щегольской бородкой,— исполняющего партию элегантного кабальеро де Грасиа в короткой классической сарсуэле под названием «Большая дорога».

В холодные зимние мадридские дни мы по утрам ели горячие, хрустящие чуррос: палочки из тонко раскатанного теста, слегка поджаренные на растительном масле. Их мы обмакивали в горячий шоколад. Восторг! Одним из самых счастливых моментов в детстве был для меня тот, когда я видел стоящего на углу продавца с моим любимым лакомством. Сбегать купить чуррос я готов был всегда. Правда, и тетя Росита, и родители доверяли мне покупку и других продуктов, а однажды поручили даже сходить за яйцами. Я был так горд этим, что, возвращаясь из магазина, радостно крутил сетку с покупками над головой. Придя домой, я обнаружил, что все яйца разбиты. Тетя выслушала рассказ о том, как я упал по дороге, и произнесла: «Ну нет, ты вовсе не падал! Мы же все видели из окна!»

Рождественская ночь называется в Испании Noche Виепа, и мне кажется, мы с сестрой никогда в эту ночь не спали. Каждый год приходило это потрясающее, радостное время, когда собиралась вся семья и множество друзей. Поскольку мои родители были людьми театра, у нас всегда устраивали маскарад, скорее импровизированный, нежели подготовленный заранее. Например, во время застолья кто-нибудь неожиданно появлялся в дверях в костюме и в маске. Крещение (6 января) испанцы празднуют особенно торжественно. Этот день называют днем трех царей или трех волхвов, что соответствует итальянскому празднику La Befana*. Приходят три царя и приносят детям подарки. В других странах этим занимается на рождество Санта-Клаус. По обычаю, малыши должны за месяц до этого дня написать царям послание, а накануне праздника пораньше лечь спать. Для царей мы готовили угощение, включая и десерт, ставили три больших кувшина с водой: для верблюда, слона и лошади, на которых приезжают цари. А еще мы должны были начистить до блеска и выставить за дверь свои башмаки. Праздник был окружен тайной. Самым большим счастьем оказывалось пробуждение на следующее утро, когда мы обнаруживали массу великолепных игрушек. Мои родители замечательно разыгрывали эту комедию: угощение было съедено, вода выпита и обязательно лежало письмо, в котором цари просили нас хорошо себя вести весь следующий год.

Каждое лето мы отправлялись всей семьей в Гуэтарию. Родная деревушка моей матери так прекрасна, что государственные власти объявили ее национальным достоянием и взяли под охрану все постройки.

* Так называется по-итальянски и сам праздник Крещения, и фея-старушка, которая, по преданию, приносит детям крещенские подарки.— Прим. перев.

Мэр ежегодно устраивал в Гуэтарии театрализованный праздник возвращения Элькано. Герой высаживался с корабля, после чего происходило торжество, во время которого по улицам прогоняли незапряженного быка. Когда мне было пять или шесть лет, в деревню приехала небольшая труппа, нечто среднее между цирком и водевильным шоу. Артистам потребовался человек для игры на большом барабане, и я, к великому удивлению тети Аниты и моей сестры, взялся за это дело. Так состоялся мой артистический дебют.

В моей памяти живут еще несколько примечательных случаев из детских лет в Испании, но особенно запомнился мне день, когда вместе с одним из мальчиков мы пошли купаться. Происшедшее событие привело в волнение всю Гуэтарию. Ударившись в воде о перевернутую весельную лодку, мой приятель утонул. Это была моя первая встреча со смертью, и она произвела на меня очень сильное впечатление. В другой раз я оказался совсем рядом со смертью, когда подавился сливовой косточкой. Отец сразу же побежал со мной к врачу, но на середине пути увидел, что я почти задохнулся. Тогда он просто залез пальцем мне в горло и протолкнул косточку. Удовольствия это мне не доставило, но зато спасло жизнь и явно не повлияло на голосовые связки.

В 1946 году композитор Федерико Морено Торроба, так тесно связанный с судьбами членов нашей семьи, организовал собственную труппу для исполнения сарсуэл, которая должна была на протяжении двух лет гастролировать в Пуэрто-Рико, Мексике и на Кубе. Мои родители участвовали в этом предприятии. Тот период оставил смутный след в моей памяти, возможно потому, что я чувствовал себя очень несчастным из-за отсутствия отца и матери. Их турне заканчивалось в Гаване, после чего труппа должна была вернуться в Испанию. Но мои родители, влюбившиеся в Мексику и в свою очередь снискавшие горячую симпатию мексиканской публики, решили оставшееся до возвращения на родину время провести там. Мексиканские друзья и поклонники принимали их так восторженно, что родители пришли к отважной идее организовать собственный театр и обосноваться в Мексике. Они вызвали меня и сестру, и в декабре 1948 года мы в сопровождении тети Аниты отплыли из Бильбао на корабле «Маркиз де Комиллас». В знак прощания с берегами Испании я пил оршад — прекрасный прохладительный напиток из миндаля. Когда через семнадцать лет я вернулся в Испанию, то первым делом вновь выпил оршад.

Что может быть прекраснее для двух маленьких детей, нежели месячное путешествие на корабле! С нами вместе плыли еще двадцать ребятишек из разных стран. Мы проводили вместе все время: каждый день встречались в ресторане, смотрели кино, торчали на танцах, проказничали, играли на верхней палубе, это было чудесно. (6 января, в день трех царей, нас поразило, как это верблюду, слону и лошади удалось добраться до нас по морю, но в этом возрасте в конце концов все кажется возможным, и мы поверили, что так оно и было.)

Наш корабль причаливал в нескольких портах Северной Португалии, потом мы отплыли в направлении Карибских островов, останавливались в Кюрасао (Венесуэла), в Пуэрто-Рико и, наконец, в незабываемом месте, где с тех пор мне больше не довелось побывать,— на Кубе. Вид, открывшийся при вхождении корабля в гавань, восхитил нас невероятно. В Гаване мы простояли три дня. В последние годы я получал приглашения выступить там. Надеюсь, в скором времени это и произойдет. Однако я не отправлюсь туда, пока не получу одобрения моих друзей, покинувших Кубу.

18 января 1949 года, как раз за три дня до моего восьмилетия, мы прибыли в мексиканский порт Веракрус. Корабль должен был всю ночь простоять на якоре в гавани, покуда таможенники не проверят на борту документы. Но мои родители разыскали моторную лодку и прибыли встречать нас на ней. Отец отрастил усы, и, когда лодка пристала к кораблю, сестра стала кричать ему, что вовсе не одобряет его внешний вид. Но, конечно, встреча с родителями переполняла радостью и сестру, и меня.

Из порта мы поехали в Мехико, где теперь жили родители. Сезон сарсуэлы был в разгаре, а мы, дети, пошли в американскую школу. У мамы родилась идея открыть первоклассный магазин по продаже детской одежды, импортируемой из Испании. Но до открытия магазина и обустройства квартиры, расположенной над ним, прошло немало времени. В те дни нас опекала Эсперанса (Пеланча) Васкес — женщина, бывшая одним из лучших друзей не только отца и матери, но и моим тоже. Эту дружбу прервала только ее недавняя смерть. С Эсперансой жили племянница и два племянника. Вместе с ними мы прекрасно проводили время. Через несколько месяцев и наше жилье, и магазин на улице де лос Инсурхентес, 299, были готовы. Позже мы перебрались в здание, находящееся за несколько кварталов от первого нашего дома, а потом переехали еще раз в очень старый дом традиционной мексиканской постройки, который носил название «Эдифисио Кондеса». За исключением краткого перерыва, я прожил в нем до двадцати одного года.