Пластуны. Золото плавней
Шрифт:
– Брешут собаки у калитки. А я правду балакую. Не веришь? Поди да проверь!
Шагая к майдану, некоторые из стариков держали в руках резные батоги, опираясь на них при ходьбе. Солнце разогрело воздух, щедро заливая своими лучами станицу Мартанскую и ее окрестности. Отяжелевшие от нектара пчелы, жужжа, летели к ульям, возвращаясь от луговых цветов. Пахло медом и разнотравьем.
– А вот ты внуков своих считал, Трохим?
– Внуков-то? А зачем? – Казак даже сбился с неспешного шага.
– А я считал! Восемь у меня их! То-то! Важнее меня, выходит, никого нет. Буду я вами верховодить в новом году.
– Тю, дывись, какой важный, – протянул
– Так уж и всех?
– А чего? Может, яка стара бабка открыла правду своим детям, а те своим. Так вот внуками и обрастаешь, – назидательно проговорил старик, пряча очередную лукавую улыбку в усах и бороде.
Против такого и возразить нечего. Вздыхали спорщики. Снова уделал их Трохим.
Несмотря на духоту, никто из стариков не снял черкески или папахи. Уважению к одежде казаки учились с детства. Как повелось по традиции и передавалось поколениями.
Одежду они воспринимали как вторую кожу тела и всегда содержали в чистоте, не позволяя себе никогда носить чужую одежду. Папаху же снимали вообще в редких случаях: в церкви, дома и перед сватовством, когда молодой казак бросал папаху в палисад своей суженой. И если казачка выносила папаху и отдавала в руки казаку, то свадьбе быть.
Взбивая подошвами своих мягких ичиг дорожную пыль, старики размеренным шагом, как и подобает людям их возраста, приближались к станице. Пыль оседала на передах и холявах их сапог. Батоги негромко, в такт шагам, стукали по станичному шляху. Вот и первые хаты. Старики остановились для небольшой передышки. Несмотря на почтенный возраст, они были еще достаточно крепки. Их глаза все еще по-молодецки искрились, а во взглядах таились честь и отвага. Со стороны они были похожи на те несгибаемые, крепкие раины, что росли вдоль красного шляха – центральной улицы станицы.
– Туман яром, туман долыною… – донеслось до слуха стариков. Мимо них на длинной арбе, запряженной двойкой лошадей, проехали несколько казачек. Их головы и лица покрывали кутолки. Платок этот казачки повязывали специально для полевых работ, закрывая голову и лицо, так что оставалась лишь узкая полоска для глаз. Тем самым уберегая себя от обилия южного солнца и пыльного ветра. Через свободную, узкую полоску ку-толки можно было разглядеть искрящийся, с нотками строгости, дерзкий и колющий взгляд. Как говорили казаки, жоглый погляд.
«А глаза казачек. Что это за глаза! Они словно большие вишни, с жарким огоньком бездонной души. – Дед Трохим зажмурился, вихрем уносясь в беспокойную молодость. – Такие женщины поистине могли остановить не только коня на ходу, но и добрую сотню басурман, что случалось в истории казачьего народа не раз».
На плечах казачек, пока казаки были заняты военным походом, лежало все хозяйство. Не только свое личное, но и общее, станичное. Вот и сейчас, трясясь в арбе и тихо напевая старинную казачью песню, казачки держали путь к станичной бахче [29] . На летней жаре арбузы быстро наливались спелостью. Нужно было прибирать, чтобы урожай не пропал.
29
Бахча – плантация арбузов или дынь.
– Прыхыльно спивають, – заметил дед Трохим под одобрительное кивание остальных стариков, крутя по-молодецки седые усы. Даже батог захотелось в высокий бурьян закинуть,
но лишь распрямился, расправив плечи.– Внученьки, – зацокал Егорыч одобрительно языком. И куда сонливость девалась? Ведь два дня молчал! И не вздыхал даже, а тут расцвел и отмер. Старик-балагурщик посмотрел на долговязого друга детства и хмыкнул, увидев, как тот утирает скупую слезу радости.
– Здорово живете, бабоньки! Кудысь поспешаете? – поприветствовал Трохим казачек.
– Слава богу, дидо! И вам того же! До бахчи идэмо. Кавуны поспели. Трэба збирати, – ответила правящая конями Аксинья Шелест.
– Вот то дило!
– Бог в помощь, красавицы! – дед Трохим по-молодецки подмигнул Аксинии – оно и понятно, война войной, а про бабонек забывать нельзя. Шелест, не удержавшись, прыснула от смеха, покачала головой и крутанула конец длинных вожжей, пугая лошадь, а заодно и шальные мысли деда.
– И вам не хворать, дидочки.
– Аж кровь забурлила, – признался старик-балагур сотоварищам, когда подвода отъехала, скрипя колесами. – Полвека скинул сразу.
– Да шо там полвека! Как заново родился! – Егорыч попытался присеть, но передумал. Снова тяжело вздохнул. Трохим не дал скучать, застучал батогом, привлекая внимание:
– Сейчас еще заспиваем в теньке, забудешь все печали.
– Казачек наших краше нэма, поэтому и забурлила. Кудыть там хохлошкам! И вытрындыкувать горазды, и работать добре, – подхватил сосед деда Трохима по улице Гаврило Кушнаренко, худой старик с окладистой бородой по пояс. На солнце под длинными выбеленными волосами на груди поблескивали серебряные старинные медали. Первый герой станицы – никто такого количества больше не имел.
– То так, – важно согласился Егорыч, степенно дубовой палкой ковыряясь в пыли шляха. – Но, кажись, бабка твоя, первая жена Филимона, турчанкой была? Ась?!
Кушаренко грозно глянул из-под ветвистых бровей:
– Не турчанкой! С Персии ее дед привез, с похода дальнего. Любил сильно.
– Мабудь, от той любви она и умерла? – подсказал дед Трохим, скрывая хитрую улыбку и ладошкой оглаживая бороду.
– То дело прошлое и нам скрытое. Девки же наши станичные не чураются мантулыть [30] , работая и за себя, и за нас, казаков. И, даже ухайдакавшись, не помышлют сваландать [31] . Крепкий тыл нам, казакам. Вот про шо я. Храни их Бог.
30
Мантулыть – выполнять долгую и тяжелую работу.
31
Сваландать – сделать абы как.
– Добрэ гутаришь, шабэр [32] . Без казачки казак – сирота, – согласился дед Трохим, кивая, в мыслях уже режа кавун сладкий, принесенный с погреба. Вздохнул печально.
И остальные старики, думая также каждый о своем, смотря вслед удаляющейся арбе с казачками, одобрительно закивали седыми головами, покрытыми черными длинношерстными папахами.
Егорыч внимательно посмотрел на Кушаренко:
– А я слыхал, что дед твой тайком отвез ее обратно в Турляндию.
32
Шабэр – сосед.