ПЛАСТУНЫ

Но, пока что, Драгомил наблюдал за простой операцией – укладкой вещмешка разведчика. И чем больше он наблюдал за действиями пластунов, тем больше убеждался, что их укладка гораздо практичнее и целесообразнее, чем укладка в его сотне.

Уложив в «сидор» запасное белье, портянки и прочие хозяйственные мелочи, а также пять фунтов сухарей, пластуны сверху накладывали бурку, свернутую так, что она ложилась на мешок, охватывая его валиком с трех сторон, и при этом край бурки накладывался на внутреннюю поверхность мешка, образуя мягкую прокладку между ним и спиной казака. Поверх бурки таким же образом накладывалось палаточное полотнище, укрывая бурку от дождя. Справа к мешку подвязывается палаточная полустойка с приколышем и котелок, а слева – чехол с запасными сапогами. Весь вьюк прочно стягивается палаточной веревкой и помочами крест-накрест пристегивается к кольцам, пришитым к нижнему краю мешка, а помочи между собой скрепляются грудной перемычкой. Руки пластуна при этом остаются совершенно свободными. В то время, как казаки Драгомила вынуждены были при перебежках придерживать болтающийся за спиной «сидор» рукой.

И совсем уж привело в восторг Драгомила то, что по команде «попрыгали», пластуны совершили по несколько прыжков вверх и в стороны, и ничего из амуниции не звякнуло, не лязгнуло, словом, не издало предательских звуков. Оценив в полной мере все достоинства пластунской укладки, и четко зная истину, что на войне мелочей не бывает, Драгомил подождал, пока пластуны освободят майдан, и тут же вывел на него свою сотню…

А Осычный повел пластунов в ореховую рощу, и вскоре оттуда раздалось тонкое посвистывание метательных дротиков и тупые удары ножей, вонзающихся в деревья.

Полковник Зырянский, наблюдавший эту картину из окошка сакли, которая на время стала помещением его штаба, только ухмыльнулся в вислые прокуренные усы и вернулся к карте.

Что-то беспокоило его в плане действий войск шамхала, а что – он пока не мог понять. Завал, перекрывший выход полка из котловины, мешал как осажденным, так и атакующим. Ведь разбирать его горцам придется под огнем казацких ружей, и, разобрав, они тут же нарвутся на стену плотного огня егерей и казаков. Значит, должен быть какой-то обходной путь, дающий шамхалу необходимое преимущество. Но сколь пристально не изучал полковник карту, обнаружить этот путь он не мог. А ведь он должен был существовать, должен…

Вот когда пожалел Зырянский, что оставил Зарубу с раненными, когда он был необходим здесь и сейчас. Потому что, как ни опытен и умел был Осычный, но все ж это не Заруба, нет, далеко не Заруба…

Полковник свернул карту, и набив духмяным турецким табаком свою любимую трубку, вышел на крыльцо.

В подготовке к выходу прошел день, и все три сотни были готовы уйти в горы по первому сигналу. Но гонцов от передовых дозоров все не было, как не было вестей и от пластунов, ушедших в отряд Зарубы.

Небо к вечеру нахмурилось тяжелыми тучами, в воздухе ощутимо запахло озоном.

Зырянский, с тревогой глядя на небо, подумал, что дождь сейчас будет совсем уж некстати…

4. ВОЛЧИЙ ВОЙ...

Луна снова укрылась за тучами, и непроглядная темень упала за землю.

И лишь Заруба своим волчьим зрением видел, как от кромки леса стремглав убегают пять казаков, отправленных им уничтожить следы его короткой схватки с психадзе.

Едва ввалившись за ограду кошары, Фрол Лысогорко, задыхаясь от быстрого бега, выпалил: «Хиджреты! Много!», и свалился на кучу сена.

Гнат сразу сообразил, что хиджреты вышли вслед за разведкой, намереваясь узнать ее результаты на месте. Нетрудно было предугадать и их дальнейшие действия в случае, если в условленном месте они не обнаружат психадзе. Тогда они пойдут лавой на кошару.

– Много – это сколько? – обернувшись к Фролу, спросил Заруба.

– Сотня, может чуть поболее, - все еще тяжело дыша, ответил Фрол.

– Ну, от сотни-то отобьемся, - сказал откуда-то из темного угла Лукьян Синица.

– Да? – жестко рубанул Заруба. – А сено запалят? А повозки начнут гореть? А крыша запылает? Что с раненными будешь делать, а, Лукьян?

Синица виновато промолчал.

– Ну-ка, быстро лекаря сюда! – приказал Заруба. Лекарь тут же объявился рядом с атаманом.

– Быстрый ты! – восхитился Гнат. – Слухай, есть у тебя склянка какая-нито, чтоб зеленого стекла была?

– Есть-есть, - затараторил лекарь, - целая кварта касторового масла в бутыли зеленого стекла.

– А что, часто казаки пользуют касторовое масло для быстрого опорожнения кишечника?

– Да вот, за два года так и ни разу не применялось, батьку!

– Так вылей его к бису – то масло, а склянку тащи сюда! – гаркнул Заруба.

Собрав в круг десяток казаков, он быстро заговорил:

– Сейчас побьем склянку на мелкие осколки, с пятак величиной. Осколки надо попарно расставить по щелям в тыне, на повозках, по всей длине нашей огорожи. Нарежьте все по два куска свечки, и когда хиджреты пойдут, нужно будет передвигаться от пары к паре стекляшек и подсвечивать их изнутри.

– Так нашо це, батьку? – недоуменно спросил кто-то из казаков.

– А на то, чтоб горцы, а точнее сказать, их кони приняли эти стекляшки за горящие в ночи глаза волчьей стаи. Горцы-то волков не испугаются, а вот их кони…

Тем временем лекарь принес бутыль, и Гнат, обернув ее холстиной, чтоб не греметь, аккуратно подробил ее рукоятью пистоля.

– Ну-ка, подсвети, - сказал он Лысогорке, вынув стекляшку из холстины и отставив ее на вытянутую руку.

Фрол поднес огонек свечи к осколку стекла, и тот вдруг вспыхнул ярко-зеленым бликом.

– Оце добре прыдумав, батьку-атаман! – крякнул удовлетворенно Фрол. – Здаля – ну точно вовчи очи!

– Быстро крепите стекляшки, как я сказал, - распорядился Гнат. – Хиджреты вот-вот появятся!