Платина и шоколад
Шрифт:
Медленно поворачивая голову и глядя на руки Грейнджер, скованные кандалами у неё над макушкой. А этот урод стоит слишком близко, касается краем мантии коленки Гермионы, которая теперь смотрит не просто со страхом — с ужасом.
— Отойди от неё, — рычание вырывается из горла, перекрывая желание закашляться. Воздуха не хватает даже для этого. Просто говорить.
— Не лезь в это, Малфой. Ты не в том состоянии.
Таким тоном, будто всё здесь зависит от этого ущерба. Патлатого, взъерошенного, перепуганного так же, как и каждый в этом помещении. Будто не его отец сейчас
Губы Драко кривятся в отвращении.
Немощь. Он ненавидел немощных людей. Таких, как он. Ненавидел молча, потому что собирался с силами для следующей своей фразы.
Всё в порядке, просто нужно немного отдышаться. И взгляд Грейнджер… слишком огромный.
— Хорошо по тебе приложились, а?
Ответить, сейчас. Поставить на место.
Но — бля– я, — словно в подтверждение, жалящая точка внутри снова оживает. Снова наполняет его кровью: лёгкие, желудок, рот.
Он чувствует, как тяжёлый сгусток собирается в углу губ. Горький и мерзкий. Вот-вот сорвётся вниз, по подбородку.
Драко не сдерживает кашля, сплёвывает бордовую тягучую кровь. И наконец-то делает судорожный вдох.
— Я сказал, — хрип. Боль в животе. — Проваливай.
И чувствует, как губы окрашиваются горячей, почти липкой. Семейная, чистая. Кристальная. Такая невообразимо отвратительная на вкус.
И даже Миллер напрягается. Непонятно, что напрягает его больше. То, что перед ним додыхает человек, или то, что то же самое ждёт и его самого. Но страх в тёмных глазах обозначен очень чётко. Он почти доставляет удовольствие.
— Прости, Малфой, — голос трясётся. Что-то с Куртом не так. Его словно не осталось. Словно это что-то чужое в нём. — Это конец. Всё.
Вот, значит, как гибнут люди от проклятий. Во взгляде, который Драко изучил за столько месяцев наблюдений, не осталось больше ничего. Он был похож на взгляд того старика, которому почти… удалось убить Малфоя десять минут назад.
Когда ему почти показалось, что он мёртв.
Но ты не можешь быть мёртв. Не сейчас. Не тогда, когда она здесь и смотрит, и зачем-то безостановочно повторяет его имя. Громко. Словно пытаясь предупредить о чём-то.
Но в голове снова начинает гудеть, а одна часть и вовсе оглушена, будто погружена под воду, пульсирует, шумит. Малфой понимает, что сильнее вцепляется в стену, но мокрые пальцы соскальзывают с камня, оставляя на нём тошнотворно-красный след.
— Нет!
И этот крик Грейнджер куда громче остальных, и она дёргается, будто в попытке вырваться из плена кандалов. И сознания касается отдалённый звон цепей, а перед глазами начинает появляться зелёный свет.
Блять. В голове темнеет так не вовремя.
Нет, нет, погоди, Малфой.
Сердце будто спотыкается и еле-еле дышит, сплёвывая при каждом ударе. А холод в животе всё больше разрастается. И всё это херово, очень херово. Потому что Грейнджер всё ещё в опасности, а ты сдаёшь, как последний слабак.
Сдаёшься, да? Урод, сдаёшься?!
Она кричит.
И Драко не успевает сделать ни шагу. Он не был уверен, что сумеет сделать
хотя бы один шаг, но не сейчас. Сейчас он готов был перебежать вокруг всей Великобритании трижды, если бы это могло как-то спасти Гермиону. Но этот зелёный свет, разгорающийся сильнее.И всё перед глазами слишком медленно. Словно плавленая резина растягивается и сжимается.
— Авада кедавра!
И этот звук. Звук непростительного, летящего в твою сторону. Наверное, самый жуткий, который можно было выделить из всех звуков в жизни Драко.
Гудящий, словно что-то невообразимо огромное мчится и ревёт по воздуху, уже обдавая тело ледяной крошкой искр, и смешавшийся с ним крик Гермионы. Просто — громкий, настолько, что вдруг кажется, что слышат оба уха. Просто — крик. Без слов. Крик из сердца, из глаз, и, блин. Слова, эти её слова стучат в голове. Услышанные один-единственный раз, тогда.
И никогда больше.
Те самые.
Те. Самые.
Я люблю тебя, Драко. Я люблю тебя. ЯлюблютебяДраколюблютебя.
Почему именно сейчас? Воскрешающие, заставляющие открыть глаза, а темноту под веками на миг — отступить. Чтобы ослепнуть от изумрудного вихря, гудящего прямо перед…
Тело с силой врезается в пол.
Вдруг, внезапно, и новая вспышка боли. Застыть на секунду, замереть, зажмуриться, вслушиваться в продолжающийся крик, вслушиваться в него и не понимать — почему?
Почему он слышит его до сих пор.
Или в его персональном аду крики Грейнджер будут разрывать голову вечность напролёт?
Но разве должна быть после смерти эта боль? Разве не…
Понять. Осознать, что дыхание всё ещё тревожит грудную клетку. Что не все черти в груди ещё валяются дохлые. Что один ещё дёргает своим хвостом.
А потом поднять голову и заметить выражение лица Миллера, который смотрит перед собой. Такими огромными и мертвецки-испуганными, что взгляд невольно опускается туда, куда уставился патлач. И сердце замирает.
И тело запоздало ощущает саднящее чувство между лопаток. Словно от толчка в спину.
Глаза же не отрываются от застывшего в проёме двери мужчины. Там, где только что стоял Малфой.
Длинная мантия распахнута. Капюшон откинут на спину. Худое лицо и выступающие скулы бледнеют слишком быстро. Стираются, будто чьим-то ластиком. И несколько ссадин на щеках становятся от этого темнее. Почти чёрными.
Ореол от непростительного поднимается зелёной дымкой где-то в районе груди, медленно исчезая в спёртом воздухе.
Он видел, как разжимаются пальцы Логана и палочка падает вниз, в то время как худощавое тело кренится вперёд. Какой-то невразумительный звук сквозь гремящую в ушах кровь. Словно Курт задыхается, не может произнести не единого слова. Но взгляд Драко не отрывается от палочки приспешника, которая бьётся о пол и со стуком отлетает от камней, откатываясь в сторону Малфоя.
Он видел только её.
И схватил трясущейся рукой в тот же момент, как Логан тяжело рухнул на колени, глядя сквозь своего сына раскрытыми глазами, зрачки которых медленно расползались, будто кто-то ослабил на них ремешок.