Платина и шоколад
Шрифт:
Торопливо спускаясь по лестнице вниз, к подземельям, Гермиона заставила себя дышать медленнее — этот запах, что витал здесь день и ночь, напоминал ей о нелюбимых зельях и какой-то потусторонней жизни. Легкие признаки клаустрофобии на узкой лестнице тут же обхватили ее горло острыми обручами, однако она заставила себя успокоиться.
Она была здесь тысячу раз.
Но ни разу сама — ночью.
На миг представила себе размер подземелий. Количество узких коридоров, переходящих постепенно в темницы. Уходящих вглубь, вглубь... И если вдруг она в темноте потеряется, сбившись с привычного пути до класса
Никто. Никогда.
По коже прошел мороз, но она заставила себя нахмуриться, вновь переключившись на злость на этого кретина.
Из-за него она поссорилась с Гарри. Друг не разговаривал с ней уже второй день. Даже после квиддича, расстроенный, раздражённый, злой и не верящий в факт победы Слизерина, он принял похлопывание по плечу столь же растерянного Рона, обнял Джинни, и ничего — ни-че-го — не сказал на слова ободрения Гермионы. Стрельнул в неё своим тяжёлым взглядом, полным... чего-то, и ушёл. Они все ушли в гостиную, кроме Гермионы.
Ей нужно было заниматься.
У неё дополнительное задание от Стебель.
Позже, на ужине, куда не явился Поттер, она узнала от Рона и Симуса, что Гарри едва не раскромсал в гостиной журнальный столик в припадке ярости. Рассорился с Невиллом и Джинни, а потом упал на постель и практически сразу вырубился, отъехал в глубокий сон, какой бывает только после нервного перенапряжения.
И после этого она твёрдо вознамерилась помириться с ним.
Никакой кретин, а тем более, кретин-слизеринец, не стоит их ссор. У Гарри сейчас нелёгкое время. У всех нелёгкое.
Хотя, Гермиона была почти спокойна — в отношении родителей, по крайней мере. Утром пришло письмо от матери, которая назвала дату отъезда к тёте Лилит. Через пару дней они будут в безопасности. Слава Мерлину.
Но мысли то и дело возвращались ко вчерашнему вечеру, и это было практически неконтролируемо — она хотела этих мыслей. Хотела их даже в больших количествах, чем они были.
До боли в сердце хотела ощутить то, что ощущала вчера. Но поклялась себе никогда в жизни не признать этого — даже для себя.
Ночью, в темноте своей спальни, Гермиона воскрешала каждый момент их с Малфоем поцелуя. Его губ, дыхания. Ощущения его пальцев в волосах — практически единственное прикосновение, которое он позволил себе. Наверное, до сих пор его себе же не простил.
Горячий, раскалённый взгляд серых глаз. Его кончик носа на её шее.
Господи, было так горячо, что впору просто задохнуться во всём этом.
Он ведь лишь коснулся, еле-еле. Вдохнул запах её кожи и волос глубоко в себя, как одержимый, — а она уже готова была растечься перед ним на полу, растопленным воском проскользнуть сквозь касающиеся твердые пальцы и навсегда остаться лужицей раскалённого желания у него в ногах. Так нельзя.
Мерлин, так нельзя.
Это слишком сильно.
Так не должно быть. Не с ним.
Но желание, жгущее изнутри, раздувающее угли под рёбрами... Ей почти хотелось молить о том, чтобы он остановил это. Или продолжил?
Нет.
Никогда.
Она не станет.
Не после того «проваливай», что он бросил ей в лицо. Не после того, как приказал, а он, мать его, почти приказал ей,патрулировать самой. А что она? Подчинилась.
Она же, блин, ответственная.
Ответственная. И сегодня поняла, что чуть не умерла от страха.
Малфой на метле — это зрелище, от которого пищала бы каждая студентка Хогвартса. Даже гриффиндорки — Гермиона часто слышала, как девушки её факультета шёпотом обсуждают эту тему, — сходили с ума от того, как Драко справляется с метлой.
Сегодняшний матч, естественно, не стал исключением.
— Посмотри, какие у него руки...
— Мерлин, Лаванда. Не засматривайся на него! — шёпотом в общем гуле, прямо за спиной Грейнджер.
— Ты посмотри, как он летает. Думаешь, у него такие плечи из-за квиддича?
— Не знаю, но тебе точно не стоит засматриваться на фигуру Драко Малфоя, если не хочешь, чтобы тебя засмеяли.
— Засмеяли? — быстрый шёпот становится чуть громче, потому что Уоррингтон забивает в левое кольцо гриффиндорцам и трибуны напротив, украшенные зелеными флагами, безбожно орут, — не делай вид, что не замечаешь, как на него пялятся все, даже наши. А еще недавно я слышала, как Ромильда Вейн стонала его имя ночью.
И тут шёпот практически срывается на писк от восторга, будто эта новость должна была потрясти Натали Макдональд до самых кончиков пальцев.
— Мерлин, какой ужас! Годрик покарает её за это! — под возмущением Натали явно скрывает смущение.
— О, пусть он и меня покарает, если бы только...
— Взгляните!
— Вот чёрт!
Гермиона отвлекается от чужого разговора и видит, как в десятке метров от их трибуны в Малфоя на всей своей вибрирующей и гудящей скорости врезается бладжер.
Удар. Сердце останавливается.
Кажется, Гермиона даже услышала хруст костей.
— Мерлин! Малфой! — но её крик тонет в восклицаниях гриффиндорцев, когда древко метлы выскальзывает у него из рук и начинает страшно вихлять в воздухе, то подныривая, то взмывая вверх, управляемая лишь его ногами, в то время как он, судя по всему, не мог даже разогнуться — с такой силой приложился мяч-вышибала.
Несколько секунд метла изворачивается под хозяином, будто желая скинуть его с себя, и, когда уже кажется, что Малфой вот-вот сорвется вниз, его рука смыкается на дереве и уверенно фиксирует, заставляя повиноваться. А Грейнджер почти не дышит, в кровь закусив губы и замерев, глядя на это действо широко раскрытыми глазами.
Его несёт в трибуну. Прямо в их трибуну — и он не может ничего сделать со взбунтовавшейся метлой. Гриффиндорцы толпой ринулись на другую сторону, отчего стало невыносимо трудно разглядеть хоть что-то, что происходило дальше — лишь грохот и девичьи крики.
— Расшибся! Малфой расшибся!
— ...что там? Расскажите? Я не вижу нифига!
— ...сбил собой лавки!
— Он жив, смотри. Сейчас полетит!
И действительно — несколько секунд, и метла выносит Малфоя с разбитой губой, согнутого практически пополам, на поле. Останавливается совсем рядом, удерживаемая его рукой. А Гермиона всё ещё не дышит, и ей кажется, что она вот-вот умрет оттого, что на секунду поверила в этот крик « расшибся»!