Платит последний

Поток машин тянулся все медленнее, как застывающий клей. Впереди, у светофора на Маяковке, была пробка. Какие-то водители еще перестраивались, подтягивались, выгадывая лишние метры, но это самообмана ради. Ясно же, что встали надолго. Еще и опоздать не мешало вдобавок ко всему, подумал Ивашников.

Выскочили на проезжую часть бомжеватые коробейники, предлагая водителям влажные от дождя газеты-сигареты. Мальчишка с грязной тряпкой нацелился протереть ветровое стекло ивашниковской «немки», и пришлось сунуть ему через окошко пятерку, чтобы не протирал. А мальчишка, видно, решил честно отработать свой хлеб. Или шантажом выманить еще пятерку. Он встал прямо перед машиной, у радиатора, и своей жуткой тряпкой стал размазывать грязь по белому капоту. «Немке» не было и месяца, «нулевая» машина, Ивашников еще не успел наиграться. Он физически чувствовал, как целые пригоршни песка и дорожной соли впиваются в полировку. Главное дело, мальчишка все прекрасно понимал — такие всегда прекрасно понимают насчет подгадить. Они с тебя кормятся, и, может быть, именно поэтому у них к тебе классовая ненависть.

Ивашников достал из бумажника долларовую купюру, недавно подаренную вместе с этим самым бумажником, «чтоб деньги водились». Показал паршивцу через стекло — тот нагнул голову и еще яростнее завозил тряпкой.

— Иди сюда! — крикнул в окошко Ивашников. Мальчишка будто не слышал. Глухонемой?

Ивашников прижал кнопку, до отказа опуская стекло, высунулся, замахал долларом:

— Иди, денег дам!

Он поймал быстрый взгляд мальчишки — тот смотрел куда-то поверх его головы — и, еще не успев ничего понять, инстинктивно отшатнулся в машину, стал нашаривать кнопку стеклоподъемника.

Крепкая пятерня подхватила Ивашникова под затылок, потянула из машины и вжала лицом в жесткую, воняющую мокрой шерстью ткань. Он глухо крикнул и начал задыхаться. Под тканью хрипели чужие прокуренные легкие и бешено стучало чужое сердце. Пятерня прижимала голову с такой силой, что страшно было дергаться — казалось, может оторваться шея. Ивашников попытался ударить рукой, все еще комкавшей долларовую бумажку, но руку перехватили и стали закатывать рукав. Игла в чьих-то неверных руках поддевала и рвала вену, а Ивашников уже плыл без укола, от кислородного голодания.

Хоть бы не зарывали, сволочи! — успел подумать он. И с не оставляющей надежд ясностью понял, что за новенькую «БМВ» и десять тысяч долларов зароют обязательно. Просто чтобы оттянуть момент, когда все это будет объявлено в розыск.

БОЙ ЗА КОЖАНОЕ КРЕСЛО

Пропустим то, как Лида, Люська и Виталик ждали Ивашникова, как звонили ему по сотовому, а телефон не отвечал, как Виталик, почувствовав себя старшим по команде, постановил все же идти ужинать в «Метрополь», и они еще несколько раз звонили Ивашникову из «Метрополя», как Виталик умудрился вдрызг напиться сухим вином, а Лидия впервые в жизни расплачивалась кредитной карточкой, как Люська увезла пьяного Виталика, уговорив Лидию ехать домой. Люська считала (или хотела надеяться), что Ивашников уже дома, а его телефон мог просто сломаться.

Пропустим и то, как Лидия спохватилась, что наличных у нее — какие-то гроши. Кредитная карточка, на которой было много тысяч долларов (Лидия сама не знала сколько), не годилась для того, чтобы заплатить за такси, а получать с карточки деньги Лидия не умела. Она поехала на метро, а потом на троллейбусе и добралась до бывшей своей и теперь опять своей квартиры на Кутузовском только в двенадцатом часу.

Ивашникова дома не было.

Тревоги, надежды, опасения и страхи Лиды мы пропустим тоже. Любая женщина ее поймет.

Позвонила Люська. Узнав, что Ивашников не вернулся, она стала изобретать маловероятные причины, по которым он мог задержаться, и причины вовсе невероятные, которые помешали ему дать о себе знать.

— В общем, больницы я обзвоню, — напоследок утешила она Лидию, продиктовала свой телефон и повесила трубку.

Лидия осталась одна в опять своей, но, если честно, чужой, непривычной квартире. Даже часть старых стен была снесена, и она ничего здесь не узнавала.

Мужчины, конечно, думают, что Лидия места себе не находила, беспокоясь за Ивашникова, и она действительно места не находила и за Ивашникова беспокоилась. Но еще Лидия думала о своем будущем без Кольки (да, вот такие мы), и будущее это было невыносимо.

У нее была какая-то бешеная уйма долларов в тайнике на месте бывшей газовой колонки и на кредитной карточке. Наверное, стоило их как-то перепрятать от возможных претензий ивашниковской жены, и можно было бы неплохо жить на проценты.

Но если у нее не станет Кольки, это сделает всю дальнейшую жизнь просто коровьей.

На своего мужчину — на действительно своего мужчину — подсаживаешься, как наркоман на иглу. Будущее без Кольки ничего не стоило. В прошлом было несколько месяцев, а чистого времени — несколько дней полудетской прозрачной любви. И, конечно, часть вчерашнего дня и почти весь сегодняшний.

Лидия поставила телефон у кровати, легла не раздеваясь и стала, как свихнувшийся коллекционер, перебирать немногие часы счастья в своей тридцатитрехлетней жизни.

Как Колька сказал: «Сегодня я тебя трахну» и как она удивилась, хотя давно ждала чего-нибудь подобного и даже устала ждать.

Как у них было в машине и Вадим все время мешал. И как Вадим был посрамлен на туалетном столике в ванной и утонул в прошлом среди случайных мужчин, пустых разговоров и купленных сдуру неудачных нарядов. И как Лида с Ивашниковым купались в джакузи и он называл джакузи «приветом из Митина». Потому что много лет назад (с ума сойти!), после того, как он поливал из лейки стоявшую в детской оцинкованной ванночке Лиду, Колька пообещал себе, что у них будет роскошная ванна. И все сделал, как мечтал.

Колька, Коленька, мой мечтатель! Что же ты, идол, так медленно все это делал?! И зачем это мне без тебя — опять водить случайных мужиков и придумывать, что они не случайные, а мои?! Но так уже не будет. Я уже знаю, что такое мой мужчина, как он пахнет, как он разговаривает, как он берет меня и как поворачивает голову, когда его окликнешь. Радуйся, мерзавец: другие рядом с тобой — манекены, игрушки из секс-шопа. Где же ты, мой любименький, что с тобой?!

Телефон звонил несколько раз, но это была всего лишь Люська. С докладом, как она выражалась. «“Скорая” его не подбирала, среди неопознанных он вряд ли — ехал в машине, документов у него была куча».

В какой-то момент до Лидии дошло, что ведь Люська работает на Ивашникова. За деньги. И что Ивашников всем представлял ее, Лиду, хозяйкой не только потому, что не мог назвать ее женой. Выходит, она сейчас осталась на ивашниковском хозяйстве. Не особенно веря в это свое предположение, Лидия сказала Люське: «Спасибо. Ложись спать, утро вечера мудренее». И Люська не без облегчения тоже сказала спасибо и, судя по всему, отправилась спать.

Вот так. Хороший работник Люська, работоспособный работник Люська, но — работник, ни больше ни меньше.

Лидия вдруг с беспощадной ясностью поняла, что никто не станет лезть из кожи вон, чтобы разыскать Ивашникова.

Родственников, кроме дочки, у него нет.

Жена хочет делить с ним имущество, а если Колька погибнет, то ей достанется все.

Люська, Виталик и прочие найдут себе новую работу, а ивашниковская жена, скорее всего, не станет закрывать прибыльную фирму и оставит всех на своих местах. Они еще и повышение получат: Виталик на место Ивашникова, Люська на место Виталика…

В самом по себе Ивашникове, без его долларов, оказалась заинтересована только она, Лида, по закону пока что Парамонова, а Ивашникову — никто. Значит, Лиде его и разыскивать. На всю катушку используя его работников, раз уж они принимают ее как хозяйку.