Плеханов

18 июня газеты сообщили, что русская армия перешла в наступление. Плеханов сразу же отправился в Петроград в редакцию газеты «Единство». Около редакции собралась толпа шовинистически настроенных обывателей. Эти люди построились в колонну и пошли по Невскому. Плеханов шел вместе со своими единомышленниками. Но каково же было его недовольство, когда он увидел группу священников, приготовившихся к молебну. Пришлось выслушать молебствие «во славу победы русского оружия». У Казанского собора состоялся митинг, на котором выступил Плеханов с небольшой речью. Он снова стоял среди колонн собора и, вытянув руку, говорил со своими соотечественниками. Но как все изменилось! Демонстрантам теперь ничто не угрожало, но идеи, которые провозглашал оратор, были уже не революционными, а контрреволюционными. И среди его слушателей почти не было рабочих. Что он сам думал, придя на то же место спустя 41 год? Разве это не ирония судьбы?

А в августе Плеханов с женой поехали в Москву на Государственное совещание, созванное Временным правительством с целью мобилизовать силы контрреволюции на «войну до победного конца» и не допустить социалистической революции. В совещании принимали участие представители помещиков и буржуазии, высшее армейское командование, бывшие члены Государственной думы, руководители партии кадетов. Эта публика заняла скамьи на правой стороне зала. А слева сидели делегации от местных Советов и профессиональных союзов, среди которых было много меньшевиков и эсеров.

ЦК партии большевиков принял решение разоблачить совещание как орган заговора контрреволюционной буржуазии. По решению Московского комитета партии в день открытия совещания — 12 августа — в Москве была проведена забастовка 400 тысяч рабочих.

Плехановы приехали за два дня до открытия Государственного совещания. Поселились они у одного сторонника «Единства», впоследствии белоэмигранта. В первый же свободный день Плеханов попросил хозяина проводить его на Воробьевы горы, на которых когда-то юные Герцен и Огарев дали клятву посвятить свою жизнь служению народу.

На обратном пути пролетка проезжала по Замоскворечью. Плеханов с интересом разглядывал узкие, грязные улицы.

— Как называются эти улицы? — спросил Георгий Валентинович у извозчика.

— Да обыкновенно, барин, — вот эта Ордынка, а сейчас поедем по Балчугам.

— Все татарские названия! — обращаясь к жене и спутнику, говорил Плеханов. — В Петрограде чувствуется Европа, в Москве этого духа уже нет. Не нравится мне ваша так называемая «белокаменная» Москва. Вот едем, и я все ожидаю, что из какого-нибудь переулка появится бородатый Хомяков, в татарской мурмолке Аксаков или какой-нибудь темный персонаж Островского. От того времени не ушли далеко. Но если Москва, «сердце России», так неказиста и убога, чего можно ожидать от провинции?

— Но ведь вы сами, Георгий Валентинович, знаете, как развивается промышленность и с нею меняется лицо России. Я видел эти перемены, когда ездил в другие города.

— Не переоценивайте существующего, не увлекайтесь тем, что достигнуто. Все это нужно рассматривать под микроскопом. Россия еще Полуазия, а не Европа. То, что вы видели, есть, как говорил Тургенев, лишь первое лепетанье спросонья.

Эти слова характеризуют неверные, оппортунистические идеи Плеханова, недооценившего экономический уровень развития России и политическую зрелость, организованность и сознательность ее пролетариата. Он считал, что только в высокоразвитых капиталистических странах Запада, имеющих многочисленный пролетариат, составляющий большинство населения, может произойти социалистическая революция, да и то при условии одновременной победы ее во всех или во многих странах. А если социалистическая революция далека, то надо, по его мнению, укреплять позиции буржуазной демократии и защитить ее от «внешнего врага».

В таком открыто оппортунистическом и шовинистическом духе выступал Плеханов на Московском государственном совещании, призывая «к миру и согласию». «Я полагаю, — говорил он, — что в этот торжественный и грозный час, который переживает в настоящее время Родина, на каждом из нас лежит обязанность выдвинуть не то, что нас разделяет, а то, что нас объединяет». И далее он призывал делегатов правой части зала, где сидели представители капиталистов и либерально-помещичьих кругов, признать, что в совершении и подготовке Февральской революции «велики заслуги русской революционной демократии».

Плеханов продолжал: «Обращаюсь направо к тем, кто представляет собой буржуазию, или — так как термин этот начинает приобретать некоторый привкус одиозности — к тем, которые представляют торгово-промышленный класс. Я скажу им: граждане, теперь настал такой момент, когда в интересах всей России и в ваших собственных интересах необходимо искать сближения с пролетариатом, необходимо искать сближения с рабочим классом». Что же обещал за это Плеханов представителям буржуазии? А вот что: «…отныне русская промышленность может развиваться только в том случае, если торгово-промышленный класс поставит перед собою задачу осуществления широких социальных реформ». Он призывал капиталистов к развитию производительных сил, что вызвало с их стороны аплодисменты и крики «Правильно!».

Пообещав капиталистам поддержку, Плеханов обратился к делегатам, сидящим на левой стороне, — меньшевикам, эсерам, народным социалистам. Он утверждал, что поскольку Россия переживает в настоящее время буржуазную революцию, то нельзя мечтать о захвате политической власти: «Раз нам предстоит еще пережить более или менее длинный период капиталистического развития, то надо помнить, что этот процесс является двусторонним, причем на одной стороне будет действовать пролетариат, а на другой буржуазия. И если пролетариат не захочет повредить своим интересам, а буржуазия своим, то и тот, и другой класс должны, bona fide (по доброй воле. — Авт.) искать путь для экономического и политического соглашения».

И это говорил Плеханов! Все речи и статьи его в «Единстве» были предательством не только по отношению к марксистским идеям, но и отступничеством от прежней революционной деятельности.

Возвращаясь в Петроград, утомленный ходом заседаний на Московском совещании, которое в результате соглашательского поведения так называемых социалистических партий явилось победой контрреволюционных сил, Плеханов слег. Известия о победах немецкой армии, прорыв его северо-западного фронта и взятие Риги еще более обострили болезнь.

Лежа в постели, Плеханов диктовал Розалии Марковне статьи, в которых призывал дать отпор контрреволюционному мятежу генерала Корнилова.

Надвигались грозовые дни социалистической революции.

Вскоре из газет и от приезжавших к нему друзей Плеханов узнал о революционных событиях в Петрограде, о взятии Зимнего дворца восставшим народом под руководством большевиков, об аресте министров буржуазного Временного правительства. Власть перешла в руки революционных рабочих, крестьян, солдат. Было создано Советское правительство во главе с В. И. Лениным. Великая Октябрьская социалистическая революция свершилась! Пролетарская революция перекинулась в Москву и в другие города России, ее триумфальное шествие по стране уже нельзя было остановить.

На первых порах Плеханов тщетно пытался повернуть события вспять. 28 октября он написал для газеты «Единство» «Открытое письмо к петроградским рабочим». В нем он открыто говорил, что Октябрьская революция его огорчает и он считает ее преждевременной. Плеханов настаивал, что диктатура пролетариата может быть установлена только в стране, где рабочий класс составляет большинство населения, и твердил, что России угрожает опасность завоевания германскими милитаристами. Он не верил в революционные возможности российского пролетариата и наперекор исторической правде утверждал, что Россия не доросла до социалистической революции. В этом состояли теоретические корни оппортунистической и, по существу, контрреволюционной платформы Плеханова последних лет его жизни. Но рабочие Петрограда и всей России уже не слушали Плеханова.