Плексус

– А что стало с моим театром?
– неожиданно спросил я.
– Ты и от него избавилась?

– Давно уже, - сказала мать; - Помнишь маленького Артура, который жил в домах напротив? Он по театру чуть с ума не сходил.

– Так ты отдала театр ему!
– Мне этот Артур никогда не нравился. Настоящий маменькин сынок. Но мать считала его настоящим маленьким джентльменом с такими хорошими манерами, образцовым поведением и т. д. и т. п.

Как ты думаешь, он до сих пор у него?
– спросил я.

– О нет, конечно, нет! Артур сейчас большой парень и не стал бы в театр играть.

– Никогда не знаешь наверняка, - сказал я.
– Пожалуй, загляну к нему и спрошу.

– Они переехали.

– И ты, разумеется, не знаешь куда?

Конечно, она не знала, а если б и знала, то скорее всего не сказала бы. Повторила лишь, что глупо с моей стороны пытаться вернуть себе всю эту старую рухлядь.

– Знаю, - сказал я, - но отдал бы все, лишь бы на них еще раз взглянуть.

– Подожди, вот появятся у тебя свои дети, купишь О им новые игрушки, намного лучше твоих.

– Лучше моего театра ничего быть не может, - страстно сказал я. И долго ораторствовал о моем дяде Эде Мартини, который потратил долгие месяцы и месяцы, изготавливая его для меня. С благодарностью вспоминая о дяде, я мысленно видел его перед собой, мой маленький игрушечный театр, стоящий под рождественской елкой. И еще - моих маленьких друзей, они всегда забегали ко мне на праздники: рассевшись в кружок на полу, они смотрели, как я управляюсь со всем тем, из чего мой театр состоял.

Дядя позаботился обо всем: не только о наборе декораций и исполнителей, но также о рампе, блоках, кулисах, заднике и всем прочем. Я устраивал театральные представления на каждое Рождество вплоть до шестнадцати или семнадцатилетнего возраста. И наверное, сегодня играл бы с этим театром еще более увлеченно, чем ребенком, так он был прекрасен, хитроумен и совершенен. Но театр исчез, я никогда больше его не увижу. И наверняка подобного ему не найду, ибо изготовлен он был с терпением и любовью, ныне более не встречающимися. Вообще-то довольно странная история, ведь Эд Мартини всегда считался человеком ни на что не годным, растратившим свое время зря, болтуном и пропойцей. Но он знал, как осчастливить ребенка!

От моих мальчишеских лет не осталось ничего. Мой сундучок с инструментами пожертвовали Обществу доброй воли, мои книжки с картинками другому мальчишке, которого я презирал. Что он сделал с моими любимыми книжками, я и представить себе не мог. Самое удручающее - мать не сделала бы ни малейшего усилия, чтобы помочь мне мои вещи вернуть. Насчет книг, например, она сказала, что я перечитывал их столько раз, что, должно быть, знаю наизусть. Она просто не могла или не хотела понять, что я стремился обладать ими физически. Быть может, сама того не сознавая, она тем самым наказывала меня за легкомыслие, с которым я все эти подарки принимал в детстве?

(Между тем стремление укрепить связи с прошлым, с моим удивительным детством, становилось все сильнее. Чем бесцветнее и монотоннее становился окружающий меня мир, тем в более ярком свете представали мне золотые дни детства. С ходом времени я ясно ощутил: мое детство было одним большим, долгим праздником - карнавалом юности. Не то чтобы я чувствовал, что старею; просто я осознал, что утратил нечто невозместимое.)

Это чувство бывало еще острее и пронзительнее, когда мой отец, намереваясь оживить старые воспоминания, заговаривал о славных свершениях товарища моих детских игр Тони Мореллы.

– Я только что прочитал о нем кое-что в последней «Беседе», Я начинал он. Сначала речь шла о спортивных достижениях Тони Мореллы, о том, как он, например, выиграл марафонский забег и чуть не упал на финише замертво. Потом о клубе, который Тони Морелла учредил, стремясь облегчить участь детей бедноты нашего квартала. Каждую статью непременно сопровождала его фотография. Затем со страниц «Беседы» - всего лишь местного еженедельника - фотографии успешно перекочевали в ежедневные бруклинские газеты. Тони Морелла стал фигурой, с которой считались, он еще себя покажет. В общем, никто не удивится, если он станет баллотироваться в городскую управу. И так далее в том же духе… Нет спора, Тони Морелла становился новой восходящей звездой на горизонте бушвикской секции демократической партии. Он начал с самого низа, с триумфом преодолел все трудности, даже закончил юридический колледж -' иными словами, стал блестящим примером того, чего может добиться сын бедного иммигранта в нашей славной стране неограниченных прав и возможностей.

Мне тоже нравился Тони Морелла, но то, как с ним носились мои родители, доводило до тошноты. Я знал Тони по средней школе, мы учились в одном классе и оба закончили школу первыми учениками. Тони приходилось бороться буквально за все, в то время как со мной бывало диаметрально наоборот. У Тони была храбрая душа бунтаря, а его природная неукротимость доводила учителей до колик. Среди мальчишек он был прирожденным вожаком. Я начисто потерял его из виду на целых несколько лет. И однажды зимним вечером, протаптывая себе дорожку в снегу, я столкнулся с ним. Он направлялся на какое-то политическое сборище, а я - на свидание с одной головокружительной блондинкой. Тони пытался побудить меня пойти с ним, говоря, что мне от этого будет большая польза. Я рассмеялся ему в лицо. Немного обидевшись, он стал обращать меня в свою веру; говорил, в частности, что собирается реформировать отделение демократической партии в нашем округе - в нашем старом родном округе. Я, однако, загоготал и на этот раз - уже почти оскорбительно. В отчаянии Тони крикнул:

– Ты еще будешь голосовать за меня через пару лет! Вот увидишь! Партии такие, как я, нужны.

– Тони, - отвечал я ему, - я еще ни разу не голосовал и не думаю, что когда-нибудь буду. Но если ты будешь баллотироваться, для тебя я сделаю исключение. Самое лучшее, на что я мог бы надеяться,- это увидеть тебя на посту президента Соединенных Штатов. Белый дом от этого только выиграет.
– Он думал, что я над ним издеваюсь, а я-то говорил вполне серьезно.

В середине нашего разговора Тони упомянул имя своего возможного соперника - Мартина Мэлоуна.

– Мартин Мэлоун!
– воскликнул я…- Не наш ли это Мартин Мэлоун?

– Он самый, - заверил меня Тони. Теперь он стал видной фигурой в республиканской партии. Меня так огорошила эта новость, что в этот миг, наверное, меня можно было бы сбить с ног даже перышком. Этот недоумок! И как же он такого положения добился? Тони объяснял его карьеру влиянием отца. Я хорошо помнил старика Мэлоуна, доброго человека и - вещь почти невероятная!
– честного политика. Но его сынок! Тот самый Мартин, который, будучи на несколько лет старше нас, получал худшие в классе оценки. Он еще и заикался - по крайней мере в детстве. И этот-то болван заделался видной фигурой в местной политике?

– Понял, почему политика меня не интересует?
– сказал я.

– Как раз тут ты, Генри, не прав, - со страстью в голосе сказал Тони.
– Значит, ты хочешь, чтобы такие, как Мартин Мэлоун, становились конгрессменами?

– Если честно, - отвечал я, - мне плевать, кто станет конгрессменом от нашего округа или от любого другого округа. Это ни малейшего значения не имеет. Не имеет значения даже, кто будет президентом. Это все чушь. Страна живет сама по себе, и эти говнюки ею не управляют.