Плененная во тьме

А он в это время стоял возле двери, и небрежно прислонившись к ней, сжимал в своей левой руке ткань, напоминающую собой шелковую ночную сорочку. Я не сводила глаз с его тени, когда он протянул ее мне. И, несмотря на свою усталость, я попыталась разглядеть выражение его лица в темноте.

Это что, очередная гребаная игра? Если так, то это жестоко.

– Ну, Котенок? Ты собираешься надеть ее или ты, наконец-то, переступила через свою капризную скромность?

Я ждала, что он и дальше будет поддразнивать меня, начиная свою игру, но он лишь продолжал сверлить меня насмешливым взглядом. Подойдя к нему, я ухватилась за ткань в его руках, ожидая встретить сопротивление. Но когда его не последовало, я, не устояв на ногах, завалилась немного вперед, и прежде чем выровнять положение своего тела, на мгновение коснулась его груди своей щекой.

Он рассмеялся, и это было почти... мило.

Мягкая и чувственная ткань скользила сквозь мои пальцы, когда я всматривалась в дверной проем. Еще никогда я не была так близка к открытой двери, и мне едва удавалось скрыть свое волнение. Свет, просачивающийся из комнаты за его спиной, неотвратимо притягивал меня, вынуждая мять в руках этот скользкий шелк.

Неожиданно Калеб потянулся к моим рукам и крепко сжал их. Таким образом, он, видимо, пытался успокоить их волнительную дрожь.

Подняв голову и посмотрев на него, я, наконец, смогла разглядеть черты его лица в свечении от соседней комнаты. Я была странно взволнованна, увидев его при свете - действительно увидев его, так же четко, как в тот роковой день на улице. Кажется, с тех пор прошла целая вечность.

Своей правой рукой он потянулся к моему лицу. Пойдя на поводу у инстинкта, мои глаза закрылись, когда его пальцы, поглаживая, скользнули сначала по моей брови, потом по скуле, далее, вниз по моему подбородку, и, наконец, своим большим пальцем он провел по изгибу моих губ. У меня закружилась голова. Мои прежние инстинкты, оберегающие меня от его прикосновений, в какой-то момент оставили меня, и я не могла вспомнить, когда именно они прекратили свою работу.

Сейчас, его прикосновения были желанными. И мое подсознательно жаждущее тело, бесконечно просило о насыщении своего нового голода.

Внезапно, я вновь ощутила на своей спине его вес, а в моих ушах раздавались его стоны, пока он выжимал из моего тела собственное удовольствие.

Выпустив сорочку в его умелые руки, я открыла глаза, одновременно предвкушая и смущаясь.

Я пыталась, но мне так и не удалось сдержать свою дрожь, когда его руки одевали ее мне через голову. Шелк облизывал мою плоть с головы до пят, сначала охлаждая, а потом согревая ее, словно впитывая в себя мое тепло.

– Вот так, - его голос был хриплым.

Пока я пристально смотрела на пуговицы его темной рубашки, он взял меня за руку и повел к двери.

При трении о шелковую материю, мои соски затвердели.

Он действительно собирался выпустить меня?

– Пойдем, - сказал он, ободряюще улыбаясь. Но я застыла на месте. Я спрашивала себя: действительно ли это происходит? И как всегда, ответом было: ДА.

Шагнув в гостиную, я словно попала в совершенно другой мир. Мир, в который я, почему-то, боялась входить.

Я замешкалась; комната казалась слишком большой, слишком холодной и яркой для моих чувствительных глаз, привыкших к темноте. Я сжала руку Калеба, таким образом, убеждаясь, что он был рядом со мной в такой волнительный момент, а потом... я замерла. Я осознала всю нелепость своего мыслительного процесса, но понимала, что у меня не было никакой возможности его изменить.

Как это называется, когда заложник ищет укрытие в руках своего похитителя? Стокгольмский синдром?Неужели он меня настиг? Могла ли я подхватить его, например, как простуду? Я знала, что думать об этом было, по меньшей мере, глупо. Потому как, ответ был прост: мне не хотелось нарваться на того другого парня, который привез меня сюда, вот и все. Да, да, конечно.

Эти мысли несколько успокоили меня. И Калеб тут совершенно ни при чем. Так, ведь?

Отмахнувшись от этих размышлений, я отпустила руку Калеба, чтобы подтвердить действием свое убеждение, родившееся в результате моего внутреннего монолога.

Всматриваясь в комнату, я пожирала глазами каждую поверхность, каждый предмет, потому что, кто знал, когда он решит поместить меня обратно в мою черную коробку. Подняв глаза к потолку, высотой около шести метров, я с восхищением посмотрела на толстые деревянные балки, простирающиеся от стены до стены. Это выглядело красиво, старинно и помпезно. Под моими ногами лежала керамическая плитка, одиночные фрагменты которой были украшены цветочным орнаментом. А вся комната была декорирована гобеленами и настенными ночниками, акцентирующими внимание на низких антикварных стульях.

У меня было такое ощущение, что я попала в гостиную восемнадцатого века. И казалось, что в любую минуту, сюда мог войти мужчина, источающий стиль того времени - с широким галстуком и, может, даже с тростью - и предложит мне чай.

Но стоило мне взглянуть на арочный свод над входом в прихожую, прямо напротив моей комнаты, как я тут же поняла, что этот мужчина вряд ли был бы англичанином. В этом месте было много испанских мотивов. Где, мать его, я находилась?

Слева от себя я увидела что-то вроде кухонной зоны. Ну, по крайней мере, там стоял стол. А прямо напротив него, справа от меня, я, наконец-то, увидела... окно.Думаю, я даже издала восторженный писк.

Я бросилась к окну, вырываясь из хватки Калеба, на что он, хоть и попытался меня остановить, но преследовать не стал. Схватившись за решетку, я выглянула из окна. Там была ночь! А я так надеялась увидеть дневной свет; ведь я не видела солнца так... долго... очень долго... как долго?

Мой разум отказывался думать о чем-то другом, кроме мира, находящегося вне этого дома. Я все еще была в ловушке. Это было тюрьмой в тюрьме. Но, тем не менее, это было большей свободой, чем та, в которой я пребывала длительное время, и мне было достаточно сделать всего лишь маленький глоток, чтобы и дальше поддерживать свое существование.

Переполненная эмоциями, я вглядывалась в ночь. Просунув руку через решетку, желая, чтобы ее там не оказалось, я прикоснулась к теплому стеклу окна.

Открывающийся вид был пустынным, и было сложно что-либо разглядеть; луны видно не было. Я подумала, что Калеб специально выпустил меня ночью, зная, что здесь можно было любоваться только черным, ничем не примечательным ландшафтом, по которому ни хрена не понятно, где же, черт возьми, меня все-таки держали.

Я могла быть в трех кварталах от дома, или в совершенно другой стране. Не знаю почему, но я подумала о Мексике. Это терзало меня; Мексика была слишком близко к Калифорнии, и все же слишком далеко, чтобы ожидать какого-либо спасения.

Голос Калеба прервал поток моих мыслей:

– Ты голодна?
– спросил он, стоя позади меня... далеко позади меня. Даже не посмотрев на него, поглощенная темнотой улицы и отвлеченная тем, что творилось в моей голове, я едва произнесла:

– Типа того.

– Знаешь, на этот 'типа того' вопрос требуется ответить ДА или НЕТ. Я был бы очень признателен, если бы ты обращалась ко мне как подобает, и поворачивалась лицом, когда я с тобой разговариваю.

Оторвав свой взгляд от окна, я посмотрела на него. На его лице снова заиграла широкая улыбка. Такой же улыбкой он вооружался для порождения во мне внутреннего смятения. В темноте, связывая меня в узлы, а при свете - лишая дара речи.