Пленница французского маркиза (Книга 1)
Шрифт:
"А ты надеялась, голубушка, что всю жизнь тебе дадут прожить, как хочется?
– вдруг озлился внутренний голос.
– Скажи спасибо, что до двадцати пяти лет по-настоящему не тревожили. Другие вон в шестнадцать лет будто на каторгу попадают. За все нужно платить..."
Она опять лежала и смотрела в потолок, герои битвы на котором с началом сумерек словно зажили какой-то другой жизнью. Дмитрий Донской смотрел на неё снисходительно, а татарский мурза сочувственно. Словно хотел сказать: "А ты возьми, да и сбеги. Хотя бы к той же Луизе". Правда, она тоже ищет ей жениха, но бывшая гувернантка хоть не станет стращать
Сбеги! Можно было бы сбежать, да где взять денег? Их у Сони отродясь не бывало, если не иметь в виду карманных денег, - все, что нужно, ей обычно покупала мать.
Кстати, раз брат ставит её в такие жесткие рамки, не пора ли Соне самой позаботиться о себе? Например, отложить один из слитков, да и спрятать его подальше, пока Николушка не пересчитал дедово наследство. Тогда не возьмешь.
Она заснула, и во сне ей снилась всякая ерунда, и она время от времени просыпалась. Но сны не становились лучше. Соня все время оказывалась то в тесной комнате, то, как в нынешнем, сидела в каком-то прозрачном стеклянном цилиндре.
Судя по всему, стоял этот цилиндр на какой-то площади и вокруг него толпились зеваки. Они открывали рты, что-то ей кричали, но Соня ничего не слышала.
Тогда они стали тыкать в стеклянные стенки чем придется. Женщины зонтиками, мужчины - тростями. Это звучало, как: дзынь! дзынь!
Дзынь! Соня проснулась, но звуки не исчезли. Она прислушалась: кто-то бросал мелкие камешки в её оконное стекло.
Она подошла к окну и прижалась к нему лбом. Внизу - окна дома Астаховы располагались высоко от земли - стояла закутанная в плащ мужская фигура и делала ей какие-то знаки. По тому, как вдруг понеслось вскачь её сердце, Соня поняла, что это Разумовский. И поспешила открыть окно.
– Descerdez, je besoin de vous parlez23, - сказал он по-французски громким шепотом.
Соня согласно кивнула, опять прикрыла окно и стала лихорадочно одеваться, недоумевая про себя, отчего это Леонид не говорил с нею по-русски?
Мимо комнаты брата она кралась на цыпочках, и когда однажды ей показалось, что он перестал храпеть, Соня остановилась и замерла с поднятой ногой, словно он за дверью мог услышать, как она опускает её на пол.
Но вот храп возобновился, и Соня мышкой юркнула мимо спальни брата, нащупала на вешалке пальто и принялась отодвигать замки и запоры, в употреблении которых княгиня и её горничная были единодушны: чем больше, тем лучше!
Казалось, замки эти гремели и стучали не только на весь дом, на весь Петербург, пока Соня открывала дверь. И когда наконец её открыла, Разумовский уже стоял у крыльца и протягивал ей навстречу руки.
Соня замешкалась на ступеньках. После разговора с матерью и братом она, казалось, ещё больше отдалилась от той памятной ночи, которая бросила их в объятия друг друга. Леонид же, словно не было между ними разлуки, предлагал ей начать с того, на чем они в прошлый раз остановились.
– Вы хотели мне что-то сообщить?
– сухо спросила Соня, так и оставаясь на верхней ступеньке лестницы, хотя он взял её за локоть, предлагая сойти вниз.
Глаза Разумовского странно блеснули в свете появившейся из-за туч луны.
– Вы мне не рады?
– спросил он и опять протянул к ней руки, как будто давал ей возможность опровергнуть собственное настроение.
– А чему я должна радоваться?
–
– Свадьбы не будет, - сказал Разумовский, - я пришел это вам сказать. Вы и теперь не рады? Значит, я ошибся? Мне показалось, что между нами... появилось определенное чувство... не можете же вы сказать, что целуете всякого мужчину, который приходит к вам в дом?
– Вы хотите меня оскорбить?
– теперь от Сони и вовсе веяло холодом.
Наверное, от возмущения - подумать только, он посмел прийти к их дому среди ночи и разбудить ее! чтобы в таком недопустимом тоне разговаривать! она шагнула вниз не на ступеньку, а сразу на две, покачнулась и в тот же миг очутилась в его объятиях.
– Любимая!
– шепнул он ей прямо в ухо, отчего кожа Сони покрылась мурашками.
– Все это время я не находил себе места при одной только мысли, что рядом со мной по жизни пойдете не вы, а какая-то другая женщина. Я готов отдать все, что имею, лишь бы вы позволили мне прийти к вашей матушке - или к брату?
– просить вашей руки.
Соня хотела сказать, что этот его поступок может испортить ему всю жизнь, навлечь на его голову гнев сильных мира всего - может, и самой императрицы, но не успела. Он стал так жадно её целовать, что Соня опять обо всем забыла.
Наконец она сумела воспользоваться мгновением, пока он переводил дух, и прошептать:
– Погодите, Леонид!
Он почувствовал в её голосе несвойственную моменту серьезность и слегка отстранился, впрочем, не выпуская Софью из своих объятий.
– Все не так просто, как вам кажется.
– Я и не говорил, что это просто, - кивнул он, - но сегодня мне надо было узнать, согласны ли вы разделить со мной последствия того действия, что я собираюсь предпринять.
– Вы говорите так, будто обсуждаете в штабе план очередной военной компании.
– Наше с вами рандеву трудно назвать заседанием штаба, - улыбнулся он.
– Однако, подмечено верно: за свою свободу мне действительно придется повоевать... Но вы до сих пор не сказали, любите ли вы меня?
Теперь он даже перестал обнимать Соню за плечи, а отодвинулся так, чтобы видеть выражение её глаз.
– Все это так неожиданно, - пробормотала она, чувствуя, как краснеет, и оттого смущаясь ещё больше.
– Мы с вами знакомы всего два дня.
– Только скажите, да или нет!
– Видите, Леонид Кириллович, вы штурмуете меня словно крепость.
– Вы не правы, Софья Николаевна, крепость штурмовать мне было бы легче. Там все ясно: кто штурмует, кого штурмуют, а с вами... Знаете, как я боялся идти к вашему дому!
– Вы - и боялись?
– не поверила она.
– Да, боялся! Недаром свет Петербурга величает вас...
Он смешался, увидев, как вопросительно изогнулись её брови: кто тянул его за язык! Но отступать было поздно, княжна ждала.
– Мраморная дева!
– выпалил он.
Да, кажется, Соне её отшельничество выходит боком. То просто поговаривали, что княжна Астахова засиделась в девках, а теперь ещё и этот не красящий её титул. Она отчего-то разозлилась, а так как рядом не оказалось никого другого, кроме Разумовского, то досталось ему.
– Зачем же тогда вы здесь? Надеетесь вдохнуть жизнь в мрамор?