Пленник дуба

Моргейна уселась за стол. Ее тут же принялись угощать, но она согласилась съесть лишь ломоть свежего хлеба с медом. Дамы Гвенвифар оказались такими же, как и всегда — королева вечно окружала себя благочестивыми дурами. Они встретили Моргейну любопытными взглядами и принялись с преувеличенной сердечностью показывать, до чего же им приятно видеть гостью.

— Твой сын, сэр Мордред, — он такой красивый! Ты, наверно, очень им гордишься, — сказала одна из дам.

Моргейна, кроша хлеб, невозмутимо заметила, что почти не виделась с сыном с тех самых пор, как его отняли от груди.

— Я уж скорее могу назвать своим сыном Увейна, сына моего мужа. Вот когда его посвятили в рыцари, я действительно гордилась, — сказала Моргейна, — ведь я вырастила его. А Моргауза наверняка гордится Мордредом, словно родным сыном. Ведь верно, Моргауза?

— Но сын Уриенса тебе не родной? — поинтересовалась другая дама.

— Нет, — терпеливо пояснила Моргейна. — Когда я вышла замуж за моего лорда, Увейну уже было девять лет. — Одна из девушек, хихикая, заметила, что она на месте Моргейны куда больше заботилась бы о другом красивом пасынке, Акколоне. Моргейна, стиснув зубы, подумала: «Убить, что ли, эту дуру?» Хотя что с них всех возьмешь? Ведь придворным дамам Гвенвифар больше нечем было заняться — лишь сплетничать да обмениваться глупыми шутками.

— А скажи-ка… — не сдержавшись, Эйлис хихикнула. Моргейна знала ее еще с тех времен, когда сама состояла при Гвенвифар; она даже была подружкой на свадьбе Эйлис. — Он и вправду сын Ланселета?

Моргейна приподняла бровь.

— Кто? Акколон? Покойная жена короля Уриенса вряд ли сказала бы тебе спасибо за то, что ты порочишь ее доброе имя.

— Ты знаешь, о ком я говорю! — со смехом произнесла Эйлис. — Ланселет — сын Вивианы, и вы с ним вместе росли — кто же тебя обвинит? Ну скажи мне правду, Моргейна, — кто отец этого красавчика? Ведь больше просто некому, верно?

Моргауза рассмеялась, стараясь развеять возникшее напряжение.

— Ну, все мы, конечно же, влюблены в Ланселета. Несчастный Ланселет! Как ему, должно быть, нелегко!

— Моргейна, ты совсем не ешь, — сказала Гвенвифар. — Может, тебе хочется чего-нибудь другого? Так я пошлю служанку на кухню. Хочешь ветчины или вина получше?

Моргейна покачала головой и положила в рот кусочек хлеба. Такое впечатление, что все это уже было с ней… Или ей это приснилось? Моргейна почувствовала приступ дурноты, и все поплыло у нее перед глазами. Да, если старуха-королева Северного Уэльса свалится в обморок, словно какая-нибудь беременная девчонка, вот уж они порадуются! Тогда им и вправду будет о чем посплетничать! Вогнав ногти в ладони, Моргейна каким-то чудом заставила дурноту немного отступить.

— Я и без того слишком много выпила вчера на пиру, Гвенвифар. Уж за двенадцать лет ты могла бы понять, что я не очень-то люблю вино.

— О, но вчера вино было хорошее! — сказала Моргауза и жадно причмокнула.

Гвенвифар тут же любезно пообещала непременно отправить бочонок такого вина в Лотиан, когда Моргауза решит вернуться домой. О Моргейне все позабыли — почти все. Слепящая боль охватила ее голову, словно веревка палача, — но Моргейна все равно почувствовала на себе вопросительный взгляд Моргаузы.

Беременность не скроешь… Хотя… А зачем ей таиться?

Она — замужняя женщина. Быть может, люди станут смеяться над старым королем Северного Уэльса и его пожилой женой, умудрившихся в столь преклонных годах заделать ребенка, но смех этот будет добродушным. И все же Моргейна чувствовала, что вот-вот взорвется от переполняющего ее гнева. Она казалась себе одной из тех огненных гор, о которых рассказывал ей Гавейн — тех, что находятся где-то в далеких северных землях…

Когда все дамы удалились и Моргейна осталась наедине с Гвенвифар, королева взяла ее за руку и виновато произнесла:

— Прости меня, Моргейна. У тебя такой больной вид… Может, тебе лучше вернуться в постель?

— Быть может, я так и сделаю, — отозвалась Моргейна. Она подумала: «Гвенвифар даже в голову не придет, что со мной такое. Если бы это случилось с ней, Гвенвифар была бы без ума от счастья — даже сейчас!»

Королева покраснела под раздраженным взглядом Моргейны.

— Извини, дорогая. Мне как-то в голову не пришло, что мои дамы примутся так изводить тебя… Мне бы следовало их остановить.

— Ты думаешь, меня волнует их болтовня? Они чирикают, как воробьи, и ума у них не больше, — презрительно произнесла Моргейна. — Но многие ли из твоих дам знают, кто настоящий отец моего сына? Ты заставила Артура исповедаться в этом — станешь ли ты доверять эту тайну еще и своим дамам?

Кажется, Гвенвифар испугалась.

— Мне кажется, это мало кому известно — только тем, кто был с нами в тот вечер, когда Артур признал Гвидиона. И еще епископу Патрицию.

Она взглянула на Моргейну, и Моргейна, сощурившись, подумала: «Как милостиво обошлось с ней время; Гвенвифар стала еще прекраснее — а я сохну, словно сорванная ветка шиповника…»

— Ты выглядишь такой уставшей, Моргейна, — сказала Гвенвифар, и Моргейна вздрогнула от изумления: вопреки застарелой вражде, в голосе королевы тоже прозвучала любовь. — Пойди отдохни, милая сестра.

«А может, нас просто осталось слишком мало — тех, кто вместе встретил юность?»

Мерлин тоже постарел, и годы обошлись с ним отнюдь не так милостиво, как с Гвенвифар. Кевин еще сильнее ссутулился, а его жилистые руки походили на ветви старого, скрюченного дуба. Его и вправду можно было принять за гнома из подгорного племени, о котором повествовали легенды. И лишь руки его двигались все так же четко и красиво, несмотря на искривленные и распухшие пальцы. И при виде этого изящества Мор-гейне вспомнились былые времена, — как она училась у него игре на арфе и языку жестов.

Моргейна предложила ему вина, но Кевин грубовато отмахнулся и, по старой привычке, тяжело опустился в кресло, не ожидая ее дозволения.

— Моргейна, ты не права. Тебе не следует изводить Артура из-за Эскалибура.

Моргейна понимала, что голос ее звучит резко и сварливо, но ничего не могла с этим поделать.

— Я и не ожидала, что ты меня одобришь, Кевин. Ты, несомненно, считаешь, что Артур хорошо обращается со Священной реликвией.

— Я не вижу в его деяниях ничего дурного, — сказал Кевин. — Все Боги суть один Бог — это говорил еще Талиесин, — и если мы объединимся в служении Единому богу…

— Но именно с этим я и борюсь! — возразила Моргейна. — Их бог станет Единым — и единственным — и вытеснит даже самую память о нашей Богине, которой мы поклялись служить. Послушай меня, Кевин, — неужто ты не видишь, насколько сузится мир, если вместо многих Богов останется один? Я считаю, что это не правильно — обращать саксов в христианство. Я думаю, что те старые священники из Гластонбери были правы. Зачем нам всем встречаться в загробной жизни? Почему не могут существовать разные пути? Пусть саксы идут своей дорогой, а мы — своей. Пускай последователи Христа почитают его, если им так хочется, — но не мешают остальным чтить своих богов…