Пленник моря. Встречи с Айвазовским

В начале 1852 года И. К. Айвазовский был в Москве после сопутствия императору Николаю Павловичу в плавании в Севастополь и присутствия при морских маневрах конца 1851 года. Здесь художник встретил в последний раз Н. В. Гоголя. По рассказу Ивана Константиновича, встреча носила самый сердечный оттенок, и его поразила при этом страшная худоба, бледность и страдальческое выражение лица великого русского писателя.

Тогдашний Гоголь казался тенью того веселого, оживленного и милого собеседника, которого Айвазовский видел в Риме и во Флоренции двенадцать лет тому назад и вскоре после того встречал и оставил в Петербурге.

Мрачный, суровый мистицизм и религиозная пылкая восторженность, порой граничившая с помешательством, по его словам, резко изменили Гоголя и нравственно, и телесно. Во время этой встречи с ним Иван Константинович успел только немногими фразами обменяться с Гоголем, но от слов нашего бессмертного певца Малороссии и дореформенной России веяло мертвящей апатией, холодом кельи или могилы… В том же 1852 году И. К. довелось встретиться в последний раз и с В. А. Жуковским, так горячо и сочувственно относившимся к первым юношеским успехам Ивана Константиновича. В последний раз Жуковский крепко сжал его руку и долго провожал его своим пристальным, задумчивым, грустным взглядом, напутствуя его пожеланием дальнейших успехов на художественном поприще. Вскоре после своей встречи с художником, в этом же 1852 году, под гнетом того же мистицизма скончался В. А. Жуковский. Нечего и говорить, с какой скорбью отнесся И. К. Айвазовский к полученной вести о смерти поэта.

1852 год готовил для него еще один мрачный сюрприз.

Под конец года в Петербург пришла весть о кончине незабвенного друга и учителя И. К. – К. П. Брюллова, советам которого и помощи Айвазовский, по собственному его сознанию, весьма многим не раз был обязан, о чем он вспоминал даже во дни недавнего, свежего в нашей памяти еще юбилея Брюллова.

Глава VII

Император Николай I и прекрасная «гречанка» у Айвазовского. Айвазовский и Л. Н. Толстой. Подробности жизни Гоголя и Айвазовского в Риме. Чтение «Мертвых душ» и подарок Гоголя Айвазовскому.

Во время работы художника, по приезде из-за границы, над картиною для графини Бобринской (рожд. Самойловой) с ним был следующий случай. По желанию графини Иван Константинович задумал на берегу изображаемой им местности («Афонская гора и остров Архипелага») написать группу грека и гречанки, беспечно любующихся закатом солнца. Гречанку в небрежной позе, с роскошными, распущенными волосами, художник намеревался скопировать с находившейся тогда в Петербурге жены брюссельского адвоката Дютье, с которым он познакомился за границею. Красавица охотно согласилась посетить мастерскую Ивана Константиновича (он жил тогда возле Ордонанс-Гауза, в доме Яковлева) и позировала в восточном костюме, состоявшем из шелковой сорочки, опоясанной шарфом. Предложив посетительнице отличный завтрак с бутылкою шампанского, художник занялся списыванием фигуры с добровольной натурщицы, приказав слуге отказывать посетителям.

Углубленный в живопись, Айвазовский вдруг услышал в коридоре голос посетителя, перед которым отверзаются не только все двери дворцов и чертогов вельмож, но и самые царские врата храмов Божьих, – короче сказать, посетителем художника был государь Николай Павлович, третий раз удостоивший Айвазовского своим посещением. С палитрою в руках, в рабочей своей куртке, художник поспешил встретить своего августейшего гостя. Государь, обращаясь к Айвазовскому, упомянул о заказе морского вида для дворца; затем, быстро проходя в мастерскую, спросил: «Что пишешь нового?» Иван Константинович не успел ответить, как государь уже переступил порог мастерской. Г-жа Дютье, вскочив с места, краснея за свой костюм, сделала глубочайший реверанс путаясь в шарфе, упавшем с ее талии. Государь с любезной улыбкой поклонился растерявшейся француженке, шепнув Айвазовскому: «Очень недурна: кто такая?»

Назвав императору свою «гречанку», Айвазовский поспешил объяснить сюжет картины и для кого она пишется. «Этот костюм нужен был для картины», – пояснил он.

– Да, да… нужен, очень нужен! – сказал государь, улыбаясь, и, отходя к картине, опять произнес вполголоса: – Барыня очень недурна… для картины. А кому ты ее пишешь?

– Графине Бобринской, ваше величество.

– Так, так, хорошо. – Откланявшись француженке, государь вышел, смеясь, в другую комнату, опять напомнил художнику о заказе и, прощаясь с ним, сказал: – Смотри, моря-то мне не забывай!

Айвазовский считал себя всегда горячим поклонником Пушкина и Гоголя и восхищался, как художник, женскими типами и образами в произведениях Тургенева и Толстого. Из художников-беллетристов он предпочитал Л. Н. Толстого «за его стремление к правде и душевную чистоту», как он выражался. И. К. рассказывал нам еще так недавно, что с увлечением зачитывался «Войной и миром» и находил в романе много простой художественной правды и задушевности. И вот теперь ему стали приписывать полнейшее незнакомство с Толстым, его взглядами и названным романом, который ему, будто бы, «не было времени читать».

«Парусник в море». 1887 г. Пейзаж вмонтирован в фотопортрет И. К. Айвазовского.

«Для меня жить – значит работать».

(И. К. Айвазовский)

Айвазовский находил в разговорах всегда особенно привлекательной из женских образов в русской литературе именно героиню Наташу Ростову, и в этом отношении он вполне сходился с И. Е. Репиным, который также, по его словам, восхищался героиней романа Л. Н. Толстого. И. К. прочитал первые рассказы Л. Н. (из «Севастопольской обороны», по совету императора Николая Павловича, обратившего внимание его на них и восхищенного ими в 1855 г. По рассказу его, за них, по приказанию императора, Толстой был переведен с 4-го бастиона в другое, менее опасное место). К этой эпохе относится и первая встреча И. К. Айвазовского с графом Л. Н. Толстым, юношеские речи которого произвели на него такое же впечатление горячей и дышащей вдохновением убедительности, как и позднейшие сочинения. Роман «Война и мир» появился в 60-х годах, и И. К., заинтересованный Толстым, прочел его раньше «Анны Карениной», напечатанной в 1877 году.

Нужно ли говорить, что Айвазовский читал все произведения Л. Н. Толстого при самом выходе их в свет?.. В Москве при встрече с Л. Н. Толстым, во время устройства своей выставки, он вел с ним горячие споры, не соглашаясь в некоторых взглядах его на жизнь, которые И. К. называл «парадоксами», отдавая в то же время должную дань Льву Николаевичу, как художнику и мировому гению, давшему яркие образы в литературе и создавшему свою эпоху и школу. У Гоголя он находил «полнейшую аналогию с Толстым в отрицании и разрушении современного строя». Он читал гоголевскую «Переписку с друзьями» и называл ее «бесповоротными похоронами всех политических идеалов, гениальным бредом горячего мыслителя-мистика, написанным чуть не под пушечные выстрелы Севастополя, в эпоху тяжелого и для него Севастопольского погрома».

«Меня рассмешило близорукое негодование „возмущенных“ бессердечием публики рецензентов, когда при первом представлении в театре новой драмы Льва Толстого „Власть тьмы“, с специально выписанными не только костюмами, но и калужскими бабами, не фальсифицированными, а настоящими, у вас, в Киеве, раздался загадочный, по мнению рецензента, взрыв смеха, – говорил И. К. Айвазовский. – Для них это загадочный смех, а для меня это – смех, делающий честь публике, если только она хотела выразить протест против мелодрамы, в которую впал Толстой. Что он хотел выразить в этой пьесе, наполненной всевозможными ужасами, но такими, которые вовсе не составляют характерных примет темного народа, а столь же свойственны и культурному обществу?

Эта пьеса не согласуется с народническим направлением Льва Николаевича, известным мне раньше. Если обобщить выводы „Власти тьмы“, то окажется, что мало-мальски развитой мужик уже негодяй, а добродетель свойственна только таким слабоумным, каким является пресловутый мужичок – Аким. Матрена и Никита еще чаще являются в скрытом виде среди нас самих. Пьянство, кулачество, суеверность – вот характерные и известные черты народного быта; их рельефно обрисовать и указать выход, основанный на чуткой совести и др. чертах, – вот задача драматурга. „Власть тьмы“ только осуждения заслуживает, как сценическая пьеса, но за что мы должны быть благодарны Толстому – это за доступ на сцену драмам из народного быта».