Плохая война

А впрочем, что скрывать, Волков ей и ответил спокойно:

– Не хочу быть без вас. Хочу, чтобы вы всегда при мне находились.

Бригитт и так всегда была со спиною прямой, а после этих слов так еще больше выпрямилась. К ее щекам прилила кровь, и оттого веснушки, что зимой были почти не видны, исчезли совсем. И она стала оглядываться по сторонам, ища того, кто еще мог бы слышать эти слова господина. Словно свидетелей искала. Но, кроме племянника, что сидел подле Волкова, этих слов никто больше не слышал, ну а юноша к таким речам был спокоен. И тогда она, улыбаясь от гордости, отвечала:

– Господин мой, сами же понимаете, что там я нужна, там я все устрою, в три дня управлюсь, три дня без меня проживете, а коли так я вам надобна, так можете меня прямо сейчас в покои отвести, пока я не уехала.

Спорить с ней тяжко, почти всегда эта красивая женщина оказывалась права. Кавалер понимал, что лучше ей быть в городе и все там устроить. Поэтому он сказал племяннику:

– Ждите меня тут, – и пошел за улыбающейся госпожой Ланге вверх по лестнице в ее покои.

А когда после всего она, нагая, помогала ему надеть туфлю на больную ногу, то говорила:

– А еще, господин мой, надобно мне талеров двадцать, а то и тридцать.

Деньги, опять деньги. Он не отвечал ей.

– Платье свое лучшее я отдала племяннице вашей. И быть мне на свадьбе нищей приживалкой не хочется. Так что дайте мне тридцать талеров.

– Вы и так прекрасны, – ответил он, – без всяких платьев.

Она встала рядом с ним, положила руки ему на плечи и снова улыбалась:

– Но тридцать талеров вы мне все равно дайте.

Глава 30

Волков знал, что этот разговор будет непростым и дорогим. Может, даже очень дорогим, но делать тут нечего – ему необходимы хоть какие-нибудь известия с того берега реки. Что там происходило у горцев, что они замышляли, он мог только догадываться. Да, был там мальчишка-сирота, свинопас, которого кавалер наградил примерно – дал десять талеров – и который после этого обещал и дальше ему служить, но с тех пор, как мальчишка ушел к себе за реку, от него больше вестей не поступало. Кто знает, что там с ним. Может, попался он страже – из-за глупости, из-за бахвальства пьяного, из-за лишних трат, которые не мог себе позволить свинопас. Может, он уже и не жив. А может, женился или ушел в другой край. В общем, ничего, кроме догадок, у Волкова не имелось, а на догадках только дурень строит планы. Необходимо знать все то, что интересовало его о врагах и раньше: когда, сколько и где? Вот он и сел говорить с племянником. Бруно, теперь уже Фолькоф, а не Дейснер, сразу стал отчитываться о проделанной работе: о построенной пристани и договорах с купцами из кантона.

Волкову понравилось то, что молодой человек уже носил иную одежду, приличную, соответствующую новой фамилии, а не ту, в которой кавалер видел его в прошлый раз. А еще то, что Бруно вел записи и во время отчета то и дело заглядывал в них.

– Бревен сорок два. – Он заглянул в свои бумаги. – А вбили в берег всего тридцать шесть. Я спросил, где остальные, а господин де Йонг говорит, что остальные пошли на стяжки и перекрытия. – Бруно сделал паузу, чтобы кавалер понял всю серьезность произошедшего, и продолжал: – А никаких стяжек из бревен я не видел. И под перекрытия куплено… – Он снова заглянул в бумагу. – На перекрытия он брал хороший стропильный брус… двадцать две штуки. А бревна, купленные под сваи, дороги: дерево самое крепкое на сваи шло. Я подсчитал, что те шесть бревен стоили не меньше половины талера.

«А мальчишка-то умен не по годам и, главное, въедлив совсем не по годам, хорошо, что пошел он не в воинское ремесло».

– И это только бревна, – продолжал Бруно Фолькоф, снова заглядывая в бумагу. – Скоб железных у кузнеца куплено сто восемьдесят шесть штук, а вбито сто семьдесят две. Я спросил у господина де Йонга, дескать, где остальные скобы, а он говорит, мол, мастера неловки, многие из скоб роняли в реку. Думаю, что на скобах он еще больше заработал, чем на бревнах.

Да, все это, конечно, интересно и для мальчишки важно, но это мелочи, Волков слушал все претензии скорее из вежливости к племяннику. И так ясно, что к лапам господ архитекторов всегда будет липнуть серебро выше оговоренного. Этого не исправить, главное, чтобы подлец архитектор меру знал.

Бруно уже перевернул листок и хотел продолжить, но Волков его остановил:

– Бог с ним, с де Йонгом.

– Но, дядя, он деньги у вас крадет.

Волков махнул рукой.

– Потом. Ты мне скажи, как ты вести купцам в кантон шлешь? Ты же не ездишь туда сам? И надеюсь, этот твой компаньон, как его там…

– Цеберинг, господин, Михель, – напомнил Бруно.

– Да-да, Цеберинг. Он, надеюсь, тоже не ездит?

– Нет, дядя, – отвечал племянник, – вы же не велели. Мы пишем им письма и отдаем купцу Гевельдасу из Эвельрата, у него есть контора здесь через реку, в Лейденице. Он почти каждую неделю плавает за товарами в Рюммикон, а иногда доплывает на своих баржах и до Милликона. Через него и отправляем письма. Это нам капитан Тайленрих из Лейденица так советовал делать.

– Вот как? Это правильно. А кто писал вам в последний раз, кто из купцов кантона самый настойчивый и нетерпеливый?

– Последним писал лесоторговец Плетт: справлялся о готовности пристани и навесов для дерева. Он хотел прислать первую партию теса еще до Рождества, да не получилось. Но и угольщик Фульман тоже спрашивал, тоже торопился. Он писал, что из добрых побуждений уступит нам цену, он хочет начать торговать скорее.

– Уступит цену? – Волков не верил в эту купеческую благотворительность. – С чего бы?

Племянник его тоже не верил. Юноша улыбнулся и продолжил:

– Гевельдас говорит, что зима в этом году выдалась теплее, чем ждали, а угля на зиму Фульман заготовил шесть тысяч корзин. Так они и стоят почти не распроданные. Вот Фульман и торопится. Как пойдут оттепели да весенние дожди, так уголь начнет сыреть и сильно падать в цене.

– Ах вот оно что!

– Да, дядя, и нам бы очень то хорошо, если бы мы сейчас же начали торговать, пока уголь еще хорош и цена хороша.

– Да, – согласился кавалер, – нужно начинать, раз пристань готова, пока дороги не раскисли от оттепелей. Как раскиснут, так торговлю придется прекратить, иначе только все подводы поломаем да лошадей надорвем. Спрашивай у Фульмана и у Плетта спрашивай, какова будет цена на их товар, если будем мы брать с отсрочкой. И не тяни, в середине февраля придут оттепели, а к концу и грозы.

– Напишу сегодня же им.

И уже после этого кавалер спросил:

– А кого из них ты считаешь более жадным?

Бруно Фолькоф задумался, но думал недолго.

– Оба они жадны, но самым жадным мне кажется глава Линдхаймской коммуны лесорубов и советник Рюммикона Вальдсдорф.

– А, этот толстяк? – Волков его не любил с первой их встречи, помнил его спесь и заносчивость, хотя Вальдсдорф уже был с ним любезен и, кажется, искал примирения.

– Да, он, дядя. Он при каждой нашей встрече говорит мне, чтобы я не стеснялся и просил его о всякой услуге, что мне надобна. Он всегда будет готов помочь.

Волков молча кивал, размышляя над каждым словом племянника. В его голове уже складывался план действий.

– А что за купец этот Гевельдас?

– Хороший купец, говорят, он из крещеных жидов. Ко мне и к имени вашему относится с почтением.

– Ну что ж, хорошо, что относится с почтением, – кивнул Волков. – Проси его о встрече. Проси, чтобы, как сможет, был у меня, но только тайно, встретимся у амбаров. Напиши, что дело это сулит ему прибыль.

– Да, дядя, напишу сейчас же.