Шрифт:
ПРОЛОГ
Часы ее жизни были уже сочтены.
В квартире, расположенной на третьем этаже жилого дома на Лексингтон-авеню, гремели и скрежетали пружины просторной кровати.
Порой ей казалось, что она вот-вот взлетит. С каждым ударом, который принимало ее тело, бедра ее жадно вздымались с матраса, встречая мужчину на полпути.
Его глаза сверкали и светились, как два крошечных зеркала. Обнаженное потное тело блестело, словно покрытое маслом. Женщина была его пленницей, прикованной к постели его торсом, пронзенная его плотью. Власть над жизнью и смертью пьянила, гулом отдаваясь в висках; сознание затмевала, накатывая, волна слепого безумия. Не прерывая движений, он слегка качнулся назад и нащупал
Мощная судорога сотрясла его тело.
Кровь, кровь, кровь… Повсюду – под ним, там, где, подобно забитому поросенку, корчилась девушка, где она сливалась с ним плотным куском налитой кровью плоти. Ее жизнь принадлежала только ему.
– Ты шлюха! – прорычал он, с новой силой набрасываясь на нее.
Она ответила ему стоном страсти.
– Повтори! – хрипло потребовал он.
– Да! – Она задыхалась. – Да, я шлюха! Возьми меня! О, да, да, так, сильнее, любовь моя! Возьми меня!
Выбрасывающееся лезвие ножа, словно обретя собственную жизнь, с резким звуком рассекло воздух, сверкнув серебром. В это мгновение глаза девушки широко распахнулись, как бы освещенные изнутри. Внезапное открытие лишило ее дара речи.
Она не успела и охнуть, как нож, блеснув в воздухе, вонзился ей в горло, перерезав голосовые связки. Она захрипела. Фонтан крови, вырвавшись из раны, хлестнул на стены. Глаза ее закатились.
Лезвие ножа продолжало полосовать лицо, превращая его в кровавое месиво.
Тело ее выгнулось, со скульптурной четкостью обозначив решетку ребер, пальцы царапали постель, пытаясь сопротивляться. Узкие бедра, взметнувшись в последний раз, тяжело осели.
Он ударил ее еще раз. Еще. Горячая волна обожгла, затуманив сознание, и вместе с последним вздохом девушки его возбужденное тело облегченно поникло.
Ее тело дрогнуло в последней судороге, когда он резко качнулся назад, оросив ее лоно каплями семени.
Немного спустя, полностью опустошенный, он уже небрежно шагал к ближайшей станции подземки, чтобы, нырнув туда, затеряться в бездне ее безликости.
Часть первая
ОДИН ДЕНЬ В ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕ ОЗ
Декабрь 1988 года
1
Рассекая ночное небо и оставляя за собой мощную реактивную струю, „Боинг-767" компании „Америкэн эйрлайнз", выполняющий рейс 18 из Сан-Франциско, мчался в Нью-Йорк. По расписанию самолет прибывал в аэропорт Кеннеди в шесть пятнадцать, но благодаря удачному стечению обстоятельств они пошли на посадку на добрых двадцать минут раньше.
Если не считать небольшой тряски в районе Великих Озер, полет в целом прошел спокойно. В это время суток, от полуночи до рассвета, небо обычно пустое – почти как и салон „боинга".
Эдвина Робинсон, женщина деловая и практичная, знала толк в путешествиях. Холодные закуски на пластиковых подносиках ее мало привлекали, а потому, осушив три бокала сносного шампанского и проглотив таблетку снотворного, она быстро, едва погасла надпись „ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ" – где-то на полпути от Вэлли к Тахо, – поднялась со своего места в салоне первого класса и перешла в экономический. Там всего лишь простым поднятием подлокотников на трех центральных сиденьях можно было изготовить себе удобную, хотя и неширокую постель и с удовольствием на ней вытянуться. Не полагаясь на плоские, не толще блинчика, подушки размером в почтовую марку, вложенные в бумажные чехлы, и жалкий квадрат одеяла, она прихватила в дорогу самое необходимое, запихнув во вместительную сумку настоящую, королевских размеров подушку, набитую гусином пухом. Если к тому же в качестве роскошного одеяла приспособить норковую накидку, выкроенную геометрическими фигурами и выкрашенную в пронзительно-синий цвет, – эту модель она разработала сама, – то можно чувствовать себя почти как дома. Эдвина любила путешествовать с комфортом. На ней был привычный дорожный костюм: ансамбль из эластичной ткани, на этот раз фиолетовый, дополняли бархатные зеленые ботиночки от Маноло Бланика, щедро усыпанные крупными стразами. Заснула она мгновенно
и не просыпалась до тех пор, пока усилившиеся гул и тряска не возвестили начало спуска. Эдвина открыла глаза точно в тот момент, когда ее уже собиралась будить стюардесса, быстро убрала подушку обратно в сумку и, прихватив норку, вскочила со своего самодельного ложа, чтобы занять заранее облюбованное место Б в первом ряду: оттуда можно быстрее оказаться у выхода.К тому моменту, когда самолет подкатил к аэровокзалу, она была уже в полной готовности. Быстро подправив дорогой макияж, прошлась щеткой по густой массе длинных локонов, волнующе натурально-рыжих, которые на первый взгляд казались восхитительно тугими, ну просто с картин Боттичелли, а на ощупь оказывались столь же легкими и мягкими, как гусиный пух, и устремилась навстречу грядущему новому дню абсолютно свежая, с широко распахнутыми серебристо-серыми глазами.
Едва открыли дверь, Эдвина вырвалась наружу, высоко подняв голову и жадно втягивая трепещущими ноздрями бодрящий воздух гофрированного тоннеля, ведущего из салона самолета к вокзалу: день выдался по-настоящему зимний – сухой и морозный.
„Я дома, дома, снова дома, – затаив дыхание, мурлыкала она себе под нос, точно выбирая наикратчайший путь сквозь огромный пустой терминал к багажной карусели – залу выдачи багажа на первом этаже. – Я вернулась, Манхэттен, хочешь ты того или нет! Вернулась – в твою грязь и разврат, в твои страхи и преступления – в твою жизнь! О, как я люблю эту ясную, свежую, морозную зиму!"
Эдвина едва сдерживалась, чтобы не пуститься в пляс: каждый раз, возвращаясь домой, она испытывала подобную радость. Нью-Йорк – это безудержный карнавал, шумный, ослепительный, электризующий, а она – его порождение до мозга костей. И это бросалось в глаза. О-о, еще как бросалось! Какой другой город – ну разве что Лондон или Париж – мог хотя бы отдаленно воспроизвести такое совершенство: эта небрежная элегантность, непринужденный стиль, эта быстрая, упругая походка, словно она абсолютно точно знала, куда и зачем движется, этот шик и ухоженность с головы до пят!
Все в Эдвине до последней черточки казалось вызывающе космополитичным и в то же время удивительно узнаваемым, нью-йоркским: стройная фигура и длинные, как у жеребенка, ноги, уверенные движения и эта несовершенная красота: лебединая шея чуть длинновата, скулы излишне высокие и выпирающие, рот слишком крупный, широкий, орлиный нос, самоуверенно-благородный. Каждая из черт, неправильная, если рассматривать в отдельности, и по-ребячески агрессивная, соединяясь с другими, создавала незабываемый облик. И не только с точки зрения физической красоты. Необъяснимая магия ее обаяния и жажда жизни, казалось, излучались самим нутром, и рядом с нею куда более совершенные красавицы меркли и отступали на задний план.
– Уинни! – позвала Эдвина, добравшись до места выдачи багажа.
Несмотря на то, что самолет прибыл раньше положенного часа, Уинстон уже был там – ее преданный и неизменный вокзальный сопровождающий. Он ждал ее точно у нужной ленты конвейера, хотя на мониторе не появился еще указатель, где именно будут выдавать багаж. Невероятно, но каким-то внутренним чутьем этому большому неуклюжему человеку с типично ирландским лицом и торчащими во все стороны клоками белых волос удавалось узнать все наверняка и заранее, тут Эдвина могла бы побиться об заклад.
Двигаясь в его сторону, Эдвина наградила Уинстона своей самой ослепительной улыбкой. В умении отличить бесценное сокровище, попади оно ей в руки, ей не было равных. Откладывался ли рейс или, напротив, самолет прибывал неожиданно рано, не важно – преданный Уинни уже был на месте, поджидая ее. Уинстон в одном лице представлял все виды транспортных услуг, и для него не существовало таких объективно-естественных препятствий, как пробки, болезни, несчастные случаи, плохая погода иди поломки машины; он не считал их оправданием. Ничто, за исключением смерти, не могло помешать ему оказаться в нужное время в нужном месте, и Эдвина часто спрашивала себя, как ему это удается. Каждый раз, когда она возвращалась с выездного показа моделей одежды, обремененная четырьмя огромными металлическими контейнерами, доверху набитыми образцами, – комплектов сто семьдесят, не меньше, из последней коллекции Антонио де Рискаля, и все они нужны ей для демонстрации в крупнейших универмагах крупнейших городов, – она знала: Уинстон уже ждет ее в одном из аэропортов – Кеннеди, Ла-Гуардия или Ньюарке, вместе со своим „мерседесом"-универсалом, специально переделанным в огромный фургон, который мог бы с легкостью вместить в себя этот чудовищных размеров багаж.