Плохо быть мной

Эстер остановила машину у заправки, сказала:

— Схожу в туалет.

Я обратился к ее затылку:

— Я с тобой. Можно?

Она шла впереди, не произнося ни слова. Я не знал, зачем за ней увязался, но дошел до самой будки. Она заперлась изнутри. Я стоял снаружи.

— Прости меня, — сказал я двери. — У меня давно все вверх ногами, а как приехал в Калифорнию, вообще — полный тупик. Лбом в дверь.

Мимо нас проходила мама с маленькой дочкой, я невольно улыбнулся им. Девочка помахала мне рукой.

— С кем разговариваешь?

Я кивнул в сторону уборной.

— Я виноват пред ней, вот и извиняюсь.

Девочка показывала на меня пальцем.

— Мама, какой смешной! Разговаривает с дверью туалета!

Мать покосилась на меня и взяла девочку за руку.

— Пошли, Эйми. Нечего разговаривать непонятно с кем. — Я увидел у нее в руке пустую бумажную сумку с надписью «Плейнфилд».

— Это Плейнфилд? — спросил я. — Отсюда родом моя девушка. — («Это место так много для нее значит, — подумал я. — Вернее, для меня. Мы жили в Плейнфилде сразу после того, как познакомились. После Русской школы. Лучшее время в моей жизни. Даже если со мной случится что-то более замечательное, то новое уже не будет тем же самым».) — Слушайте, дайте мне этот пакет! — сказал я и шагнул к ней.

— Господи! — взвизгнула женщина. Она сунула мне сумку и торопливо увела дочку прочь. В этот момент дверь открылась, и Эстер вышла.

— А где кокаин? — быстро спросил я.

Она показала мешочек.

— Я не собираюсь ездить с этой штукой у себя между ног, какой бы гангста-шлюхой ты ни хотел меня видеть.

— Ты меня простила? Бейби, у меня кое-что для тебя есть. — Я протянул ей бумажную сумку. — «Плейнфилд». Раздобыл такое в Калифорнии, неплохо? Помнишь, как нам было в Плейнфилде? — Я попробовал взять Эстер за руку. — Давай вернемся туда? Все забудем, начнем жить, как жили тогда…

— Это Плейнфилд, Иллинойс, а не Вермонт, — насмешливо прочитала Эстер.

Остаток пути мы опять молчали. Из машины вышли, не глядя друг на друга.

— То, что ты сказал Салиху, — сказала мне Эстер шепотом, — было подло. Ты в первый раз поступил низко. — И через несколько шагов: — И я хочу, чтоб ты знал. В момент, когда ты произнес эту гадость, ты перестал мне нравиться как мужчина.

Она пошла вслед за Салихом. Я смотрел им в спины, пока они не скрылись за поворотом. Я не испытывал ничего кроме бессилия. Не перед ними одними. Перед жизнью.

* * *

Заснул я лишь под утро и проспал не больше трех часов. Мне всегда было спокойно с Эстер, я никогда ее ни в чем не подозревал. Сейчас я был уверен, что она с другим мужчиной, и потому мне казалось, что только теперь я влюбляюсь в нее по-настоящему. Проснувшись, я тут же пошел ее искать.

Я застал их недалеко от общежития в баре. Они сидели у стойки в ряд с другими. Все лица были одинаковыми. У Эстер точно такие же ослепительные зубы, как у всех. У всех они отсвечивали неоном ламп над стойкой. Она и Салих энергично жевали жвачку и что-то ожесточенно втолковывали друг другу. Было очевидно, что тема разговора интересует их в последнюю очередь. Тем более музыка играла до того громко, что вряд ли они слышали друг друга. Да им было и наплевать. Эстер оглядывалась на каждого, кто проходил мимо, встречалась взглядом и проводила рукой по волосам.

Вещь кончилась, и в секундный перерыв перед следующей я услышал, как Эстер сказала Салиху:

— Неплохо шарашит эта штука. Еще бы одну линию — и удачный вечер был бы обеспечен на сто процентов.

Я подошел.

— Надо поговорить.

Мы вышли на улицу.

— Прости меня. Там, в машине, я поступил низко.

— Дело не в этом, — ответила она. Зрачки ее были сужены. Черная прядь по обыкновению выбилась на лицо. Она прижала согнутый палец к ноздре, словно пытаясь сдержать то, что бушевало внутри носоглотки. Потом она механически продолжила: — Я уже сто раз говорила: устала! От того, что тебя постоянно тянет к подонкам и ты втягиваешь в это и меня. От того, что ты в постоянном конфликте с жизнью. И я боюсь, что если ты начнешь жить нормальной жизнью, работать, добиваться чего-то, ты совсем сломаешься. — Черт! Как же бомбит эта штука! — перебила она себя. Стала ощупывать пальцами лоб и щеки. — Совсем лица не чувствую, — заметила тихо. Потом отвернулась от меня. — Я, может, всю жизнь ждала такого, как ты, — глухо сказала, стоя ко мне спиной. — Об этом ты не подумал? Может, с детства мечтала о таком возлюбленном. Крутила с кем ни попадя и надеялась, что придет наивный робкий дурачок вроде тебя и полюбит меня, как полюбил ты.

— Я тоже всю жизнь ждал, чтобы кто-то разрешил мне так себя полюбить. Очень благодарен, что позволила.

Эстер с силой сжала мне голову и почти закричала:

— Нет такой любви, понимаешь? Выдумал ты такую любовь! Может, прочитал в книжках. Не может такой быть на свете. И жизни, которую ты живешь, не может быть на этом свете! И ее ты выдумал!

У нее ходили челюсти — кокаин действовал. Все стало бессмысленно. Я пошел прочь.

— Ты выдумал Эстер, которую любишь своей надрывной любовью! — крикнула она мне вслед. — Ты не любишь меня такой, какая я есть. Ты меня не любишь, Миша! — крикнула она, когда я уже почти свернул за угол.

Я брел на пляж. Видеть никого не хотел, просто не знал, куда еще можно податься, Сан-Диего не давал большого выбора. Я знал, что на пляже будут мои друзья-доходяги, их видеть хотелось меньше всего.

Я набрел на Джеки. Едва заметив меня, он поставил привычную пластинку:

— Осатанело. Каждый день одна и та же канитель. Даже в зоопарке животных пересаживают в другие клетки, потому что им нужны перемены. Мы прозябаем здесь хуже всяких амеб.

— Мне тоже нужны перемены, — сказал я. — Не знаю как, но я угодил в ловушку. Смотрю, как она флиртует с этим ливийцем у меня на глазах, и даже перед этим бессилен.

— Из ловушек надо вылезать, Миша, — пропел Джеки назидательно. — Вон чувак приперся сюда из Лос-Анджелеса. И не только не бессилен, а наоборот — стал просветленным пацаном. И нас учит, как стать на правильный путь.

— Священник?

— Гангстер. Из всех людей гангстеры чаще всех находят Бога. Либо обращаются к нему в тюрьме, либо их грохают — и тогда уже встречаются с Ним лицом к лицу. Более частый вариант. — Джеки взглянул на меня. — А ты правда какой-то квелый. И взгляд немного безумный.

— Она там с Салихом, — сказал я, показав на бар. — Меня все подмывает перед ними извиниться. Даже перед ним. Толком не знаю, за что.

— Пошли посмотрим на твоих дружков. Разобьем им рожу, если приспичит. Раз уж мы в полном дерьме, исправим настроение хоть так. Если не тебе настроение подниму, то себе во всяком случае.

Я поплелся вслед за Джеки, хотя возвращаться туда не только не хотел категорически, но и знал, что нельзя.

— За кого угодно набью морду, — приговаривал по пути Джеки, — но за тебя, Миш, святое дело — вот так я к тебе отношусь! Если мы и правда поедем в Нью-Йорк, грех напоследок кому-нибудь не навалять. Никогда этого гадюшника больше не увижу. Но, перед тем как свалить, западло не разбить кому-то нос на прощание.

— Не стоит никого бить, Джеки, — сказал я.

— Не спорь, если не хочешь, чтоб и тебе перепало, Майкл! — ответил Джеки строго.

Мы вошли в бар. Ни Эстер, ни Салиха там не было.

— Хорошо, что их нет, — сказал Джеки. — А то лень влезать в драку. Я, честно сказать, не люблю насилие. У меня это больше на подсознательном уровне. Вообще-то я добрый и мягкий, как мать Тереза на экстази. Может, купишь мне выпить, раз мы уж тут?

Я отдал Джеки последние пару долларов и бесцельно потащился из бара. Опять на пляж. Сел на песок.