Плохо быть мной

* * *

Я узнал ее сразу. По телефону она звучала шикарно. И в баре была самая шикарная девушка, так что я сразу понял, что это она. Я смело подошел.

— Полина, — кивнула она коротко стриженной головой.

Мы устроились за столиками на улице.

— Хочу тебя предупредить, что у меня нет денег, — бухнул я с ходу. — В Англии я тусовался с чуваками, у которых не было ни пенни.

— Хочу тебя сразу предупредить, что они у меня есть, — небрежно перебила она. С ноткой пренебрежения.

Она взяла нам по Лонг Айленд Айс Ти.

Английская фишка, что в кармане пусто, не прошла, оставалось удивить ее своей алкогольной выносливостью.

— Откуда у тебя деньги? — спросил я. — Нашла работу?

— Живу на капитал, накопленный в Москве.

— Что делала в Москве?

— Совладелица клуба.

— Какая там была музыка? — затрепетал я.

— Андеграунд техно.

Я сильно заволновался.

— Правда? Ты знаешь, английская клубная жизнь не прошла мимо меня.

— Не сомневаюсь, — сощурилась она. Не без иронии.

— Между нами говоря, очень даже не прошла мимо. Можно сказать, был в самом центре танцевальной культуры. Перед тобой икона танцевальной революции. — И я глупо хихикнул. — Так что это, считай, исторический момент в твоей жизни.

— Англия — единственная страна, в которую я боюсь ехать.

— Почему?

— Она для меня слишком много значит. Хочешь еще коктейль?

Я согласился, хотя уже опьянел. Не знаю, то ли виной тому перелет, то ли потому, что я никогда не пил нью-йоркских коктейлей, но я быстро ослабел.

— Почему ты уехала из России? — спросил я вяло. Голову стало клонить к столу, если не к полу.

— Ищу новых впечатлений.

Я был готов поспорить с любым, что понимаю ее, как никто на свете.

— Не скучаешь по клубу? — поднял я на нее пьяный, задумчивый и влюбленный взгляд. — Он был хороший? — Мне сделалось грустно.

— Лучший в Москве. Понимаешь, гламур, наркотики, легкие романы — все это начинает себя изживать и засасывать. Поэтому я здесь, и я свободна.

— Свободна… — восторженно повторил я за ней.

Она нравилась мне все больше, и у меня появилась надежда, что мы поймем друг друга. И я уже испытывал ощутимую слабость от выпитого.

— Англия — это вообще! — Красотка напротив должна меня понять. — Такая страна, ты бы знала… Там бездомность, неприятие системы, наркотики и рейвы возведены на духовный уровень! И к рейвам у них церковное отношение: ходят на них, как мы на службу. Экстази там точно вместо причастия. Знаешь клуб «Хевен»? Где все начиналось? Помню, стою там и думаю: ведь он называется «Хевен», «Небеса», понимаешь?

Полина смотрела сквозь меня рассеянным скучающим взглядом, разглядывая что-то в дальнем конце улицы. Полное впечатление, будто она меня не слышит. Мне вдруг стало не по себе: нет, эта неприступная девушка напротив не поймет меня. Нет, то, что я говорю, не окажется для нее так же важно, как было для меня.

— Еще там стыдно любить свою страну. Самое позорное — говорить, что ты патриот и что гордишься своей родиной, — продолжил я изливать то, что казалось главным. — Хорошим тоном считается презирать политику своей страны и ее правительство.

Я замолчал. Теперь я сидел тяжело дыша и испытывал что-то наподобие отчаяния. Пробежал дистанцию, и сил на еще что-либо не осталось. А напротив сидит изваяние.

— Меня это изменило, — взглянул я на нее снизу вверх. — После этого я как бы обрел духовность.

— Здесь слишком разбавленные коктейли, не находишь? — посмотрела она на меня чуть раздраженно, как будто я был виноват в том, что ей пришлась не по душе здешняя выпивка. — Не знаю, что имела в виду Моника, когда рекомендовала мне это место.

Ее лицо приняло капризное выражение, которое, как и любое другое, шло ей.

— В Англии я был свободнее ветра! — не унимался я. — Помню, как меня пропустили в клуб «Хевен» без очереди. Только потому, что у меня был стиль.

Она посмотрела на меня в легком недоумении.

— Нет, серьезно, — начал горячиться я. — Я жил в Брайтоне, на выходные уезжал в Лондон. Один раз моя девушка и я, мы приняли на двоих… Не, не буду рассказывать. Тем более что она без предупреждения уехала от меня к маме.

Полина смотрела на проплывающую мимо толпу и качала ногой. Я был одновременно в каком-то пьяном кураже и в полной безнадежности.

— Один раз девушки меня побрили… — сообщил я.

Она удивилась:

— Побрили?

— Ага. Я был с Луизой. Было еще пять девушек. Луиза принесла кокаин от Мартина. Потом они меня побрили…

— Слушай, все твои истории закончились? — перебила она меня устало.

— Могу еще.

— Мне бы хотелось куда-то пойти.

— Тут рядом есть парк, — выдавил я из себя несчастным голосом.

Мы сидели в парке. Она все трясла ногой. Я молчал.

— Мне надо встретиться с человеком в одном русском баре, — сказала она наконец, не скрывая скуки. — Можешь пойти со мной, если хочешь.

Мы шли по Бродвею. Смотрелась она, повторю, шикарно. Нью-Йорк — вообще сплошной подиум, и она соответствовала. Я тащился сзади, повесив голову. Я был пьян и чувствовал себя опозоренным.

— Ты хорошая, — бросил я ей в спину.

— Почему ты так решил?

— Женщины вообще более христианские создания. Они знают, как страдать. Знают, что проигрывать не грех. Главное — они милосердные. Всегда простят твою слабость. Однажды я чувствовал себя очень слабым, Полина. Все мужчины от меня тогда отвернулись, а женщины, наоборот, смилостивились и спасли. Ты спасешь меня?

— Заходи, — раздраженно сказала она, толкнув дверь, ведущую на нижний этаж.

Мы заходим в русское кафе. К Полине подсаживается владелец бара.

— Это мой очень милый и хороший друг Миша, — кивает она ему в мою сторону с улыбкой.

Владелец бара что-то оживленно ей говорит. Полина грустно и чуть обреченно смотрит мимо него. Вдруг на секунду возникло чувство, что я-то весь вечер нес откровенную ахинею, но она странным образом мне за эту чушь благодарна.

— Мне надо уходить, — говорю я.