Плохо быть мной

— Вы что, не слышите? — крикнул я. — Что за пургу вы несете?

— Боже, прости этому человеку, — указал на меня длинный, — как ты простил всем нам! Этот нож из отменной твердой стали, — перевел он взгляд на столик, где лежал длинный нож с деревянной ручкой. — Режет, как по маслу.

Длинный встал и сделал шаг ко мне.

— Кто вы? — отступил я.

— Разве ты не узнал меня? Я брат тебе! — Его лицо было бледно, глаза горели — как в дешевом фильме. — Он будет говорить вместо меня. Я был вор, глотал наркотики, блудил. Но Он улыбнулся мне. Протянул мне руку и улыбнулся. Я должен был умереть, Он дал мне второй шанс. Теперь я проповедую слово Его. Берегись! Мир устал от ваших беззаконий! Господь недолго будет терпеть вас! Господь накажет вас, когда придет время, я могу сделать это сегодня! — Он повернулся к столику с ножом.

— Черт!

Я стремглав вылетел из комнаты и захлопнул за собой дверь. Влетел в комнату Эстер.

Она спала. Я бы сказал, здоровым сном здорового человека. Я решил ее не будить. Опустился на стул и стал смотреть на нее.

Она проснулась сама. Повернула голову в мою сторону и открыла глаза. Так естественно, так нормально, что я готов был поклясться, что она давно лежит с открытыми глазами. Совсем другими глазами.

— Мне гораздо лучше, — сказала она. Голосом человека, не до конца пришедшего в себя. — Гораздо лучше, — сонно повторила она. И опять закрыла глаза.

Я склонился над ней и поцеловал. Она лежала с закрытыми глазами, я сидел и смотрел не нее немигающе. Не хотелось уходить из комнаты.

* * *

Сегодня первый официальный день занятий. По этому поводу устроен банкет.

До него полчаса. Делать пока нечего, подхожу к группе четвертого курса. Они разговаривают друг с другом по-русски, хотя клятва не говорить по-английски входит в силу только сегодня вечером. Усатый человек лет сорока жмет мне руку, за ним все остальные. Он говорит на хорошем русском, и вообще видно, что над этой группой он временно шефствует.

— Я слышал, определенное число вермонтцев не против отделиться от Штатов и присоединиться к Канаде, — говорит он. — По-моему, этого не требуется. Вермонт и так под большим канадским влиянием, что делает его, на мой взгляд, самым здоровым штатом во всей Америке.

— Почему вы учите русский? — спрашиваю я.

— В том районе Канады, где я работаю, много русских преступников.

— А работаете вы?..

— Полицейским.

Я даже не очень расстроился. Я, как сошел с автобуса, знал, что так все и будет. Что если мои друзья здесь — это повернутая на сексе Свинка, то человек, который мне сразу понравится, должен быть копом.

— Вы первый полицейский в моей жизни, которому я пожал руку. — Я ждал, что он ответит. Он стоял и улыбался. — Честно сказать, я к полиции не очень, — закончил я.

Я вспомнил слова своего английского друга Ники: «Если мои дела пойдут совсем плохо и я решу все-таки покончить с собой, то свяжусь с ИРА или вроде нее, обвяжусь чем попало и вбегу в полицейский участок. Не буду одним из тех придурков, кто сидит у себя в углу и режет вены».

— А я другого и не ожидал услышать. Ты нормальный молодой человек. Если молодой человек хорошо относится к полиции, с ним явно что-то не то.

После этого на банкет идти совсем расхотелось. Надо валить к черту из этой школы. Но все-таки пошел. В актовом зале все были некрасивые. Может, кто-то кому-то и нравился, но я видел, что уроды. Отошел в угол. Недалеко был мой полицейский, я ему улыбнулся. Он мне — все с тем же симпатичным выражением лица. Рядом с ним стояла смуглая девушка. Он налил ей выпить, она кивком поблагодарила. На ней было черное открытое платье и туфли на каблуках. Она стала смотреть прямо на меня, я бы сказал — не отрывая взгляда. Потом подошла.

— У меня месяц назад умер папа, — сказала она, и я узнал Эстер.

— Ничего себе! Когда? — Мой тон был идиотский, но я знал, что она не подумает, что я идиот. Очень красивая.

— Месяц назад. — Она ответила на вопрос, который я задал давно, не помню когда. — Я отца любила больше, чем мать.

Я знал ее давно, я имею в виду Эстер.

— Так странно, — сказала она. — Когда была девчонкой, в голову приходили дурацкие мысли. Думала: что будет со мной, если он умрет? Или даже: буду ли я плакать? Я к этому даже немного готовилась. А вышло все по-другому. Еще бы. Как можно ожидать таких вещей? Он был мулат, наполовину индеец. Его сажали отдельно от остальных детей в школьном автобусе. Поэтому я такая темная — посмотри…

Я сказал, что слишком темно, чтобы увидеть. Мы вышли на свет. Она задрала юбку, показала ногу.

— Видишь? У всех тут линия загара. У меня ее нет. Потому что мой папа такой темный. Я из Вермонта, — добавила она. — Очень люблю Вермонт. Ты здесь на все лето?

— А ты?

— Я тоже.

— Это хорошо. — Я поправился: — Хорошо, что на все лето.

Она по-тихому засмеялась.

— Чему это ты?

— Ничему, — пожала она плечами. — Весело.

Мы еще постояли, и я пошел к себе. Когда очутился в комнате, я почувствовал женское присутствие. Ее. Незримое. Находиться в этой воображаемой компании было в сто раз веселее, чем с любой реальной девушкой. Впервые меня не отвергал женский образ. Облики красавиц, на которых я западал, были обычно жестоки ко мне. Говорили «нет» на мои пляски перед зеркалом, на мой рэп, мой битбоксинг и цитаты из «Ву-Танг» в их честь. Тут на весь этот инфантильный бред я получал поощряющее «да», и смех, и ямочки на щеках, и лукавые глаза.

Я стал смотреть на свое отражение в зеркало. Я подмигнул себе. Стоял и корчил рожи. Я был влюблен. И этим влюбленным был кто-то, кого я видел перед собой, а не я сам. Я начал танцевать. Самое замечательное было то, что ей это нравилось. Каждая моя новая выходка веселила ее незримый образ, он смеялся, он приветствовал меня неизменным «да».

За полчаса в комнате я совершил все победы, доступные человеческой фантазии. Я был заводилой гарлемских тусовок, автором главных футбольных голов английской премьер-лиги, слэмданков Джордана, нокаутов Роя Джонса. Я порвал пару залов, прочитав убийственный рэп, после которого ребята из «Ву-Танг Клан» взяли меня к себе десятым участником, разбил пару женских сердец и, по-моему, даже дал одновременный сеанс любви двум женщинам. Ни одна из них не была ею — это бы было слишком пошло. Я сделал это, только чтобы ей понравиться. История про Авеля и очарованное семейство лорда, которую я рассказал ей больной, наконец-то случилась со мной. Нет, что ни говори, на душе у меня стало гораздо спокойнее.

* * *

Я лежал на газоне. Травинка, оказавшаяся перед моим носом, гнулась под дуновением ветра. Так близко от меня, что расплывалась. Она была запятой и сгибалась независимо от всего, что происходило вокруг. Делала это так спокойно и с такой милой озабоченностью, как будто жизнь — колыхание от ветра, и ничего другого. Я даже подумал, не из того ли она мира, про который я время от времени думаю.

Луг, на котором я лежал, был на уровне моих глаз, весь. Трава была зеленым морем, пронизанным солнцем, она волновалась так безмятежно, что это совсем не походило на нашу жизнь. Было сонно и тихо, ее мир существовал параллельно нашему, о нем никто не знал. Я сказал себе, что пролежал бы здесь всю жизнь.

Солнце припекало, не хотелось делать ничего, кроме как лежать, глядеть, чувствовать, как рядом с лицом шевелится травинка. Правда, я не мог понять, при чем тут фестиваль в Гластонбери, который мне ни с того ни с сего вспомнился. На травинку опустился мотылек. Обычный, но в такой близи он был невероятно красивый. Размером с джип, припаркованный у дверей школы метрах в ста отсюда. Я наблюдал за мотыльком, пока он не улетел. Тогда я подумал, что если оставить только траву, деревья, птиц, бабочек и солнце и убрать все остальное, то, возможно, и получится рай. Главное, чтобы не было людей.