Плоский мир

Разговор был окончен; Великовский попросил Берестова показать Гордееву его комнату.

Два мужских профиля минули несколько линий дверей и, наконец, зашли за последнюю.

Гордеев прошел сначала по полу, потом по стене в верхнюю половину прямоугольника комнаты, к самому кругу лампочки, которая висела на потолке безо всякого абажура.

— Ну как? Вам здесь нравится?

— Пожалуй, для художника это подойдет.

Берестов растянул в улыбке полурот.

— Кстати, вы согласились на дядино предложение?

— Да, — кивнул Гордеев и опять сошел на пол.

— Я так и думал.

Вдруг профиль Берестова изменился, он приблизился к художнику и очень тихо сказал:

— Послушайте, это очень хорошо, что вы приехали.

— В самом деле? — осведомился художник несколько удивленный.

— Тише. Говорите тише. Вы должны помочь нам.

— Кому?

— Всем нам. Жителям этого города. Мой тесть не такой хороший человек, как вам кажется.

— Мне кажется? Я вообще его не знаю.

— Весь город стонет и ненавидит Великовского. Пожалуйста, избавьте нас от него.

— Как вы сказали?

— Я прошу вас, — повторил Берестов настойчиво.

— Но… — Гордеев сощурил глаз, — неужели вы думаете, что я…

— Да, вы правильно меня поняли. Убейте его. Вы не местный и вам это сделать будет гораздо проще и безопаснее.

«Подумать только! Да не кажется ли мне все это?» — подумал Гордеев. Перед тем, как они вошли в плоскость этой комнаты ему уже очень хотелось спать, но теперь он был бодр, как если бы выпил три чашки свежемолотого кофе.

— Михаил, я прошу вас уйти. Я ничего этого не сделаю. Вы, похоже, не в своем уме. Если только ваш тесть узнает об этом…

— Вы скоро поймете, о чем я говорил и обязательно нам поможете, — произнес Берестов, отходя к линии двери.

— Если я даже пойму, все равно никогда не помогу вам. Сказать по правде, я совершенно не понимаю… я незнакомый вам человек.

— Поэтому мы и просим вас.

— Это немыслимо. Уходите сейчас же.

— Вы все равно его убьете. Спокойной ночи.

Профиль мужчины скрылся за линией двери. Выглядело это так, будто невидимая рука повесила в шкаф бежевый костюм, — именно в него был одет Берестов, — и закрыла его там.

На следующее утро Гордеев уже совершенно не помнил произошедшего перед сном разговора с Михаилом, как будто кто-то вырезал это из круга его головы; сразу после завтрака он отправился в антикварную лавку, которую приметил еще когда ехал от вокзала к дому своего дяди; когда художник прибыл на место и стал расплачиваться с таксистом, тот неожиданно протянул ему на сдачу незнакомую монету.

— Что это вы мне дали? Какая-то странная монета, — с удивлением осведомился Гордеев, согнув руку так, что ладонь находилась у самого плеча, и глядя на одну из стоявших на ней монет; он снова нашел на машину и закрыл собою ту часть плоскости, которая до этого принадлежала ветровому стеклу.

— Сойдите с двери — я выйду посмотрю, — сказал таксист.

Гордеев повиновался, и когда профиль таксиста, глаз которого закрывала застекленная железная оправа очка, показался в плоскости улицы, художник вытянул руку так, чтобы ладонь оказалась на уровне этого самого глаза.

— Видите?

— Ох, боже мой! Отдайте мне ее — это очень ценная вещь!

Гордеев рассмеялся.

— Конечно. Только больше так не ошибайтесь.

Таксист схватил монету и, засунув ее в карман, все причитал:

— Ох, боже мой! Как хорошо, что вы мне ее вернули — это большая память.

— Память?

— Да. Я никогда не занимался нумизматикой, нет, но вот эта монета очень много для меня значит — она дорога мне как память о друге. Раньше я работал суфлером в театре и знал там одного актера-кукольника; он как-то привез мне этот подарок из Швейцарии. Но монета вовсе не швейцарская, он выгравировал ее там на заказ. Прелестно, не правда ли?.. Ха, а знаете, что изображено сзади? Посмотрите, вы не поверите… Видите?

— Ну и что? Это ладонь.

— Нет-нет, вы не разглядели. Это кресло в форме растопыренной ладони, с несколькими спинками, у него было такое. Он коллекционировал разную необычную мебель. Сами понимаете, у человека водились деньги — столько обычно бывает у министерских чиновников, а не у актеров, и я в свое время так и не смог дознаться, как он сумел стать исключением из правил. Я всегда шутил, что это кресло — его любимая коллекционная вещь — помогает ему глотать деньги.

— Как вы сказали? Глотать? — переспросил Гордеев с недоумением.

— Хватать. Я сказал хватать… но что это я все болтаю и болтаю. Мне пора! — таксист гоготнул, залез за дверцу машины и уехал.

«Он говорил о кукольнике так, как будто того уже нет в живых, — пришло на ум Гордееву, — а может быть тот навсегда уехал в Швейцарию или… превратился в одно из своих кресел… хм…»

Зайдя за линию входной двери и оказавшись в плоскости помещения, Гордеев вынужден был сразу же чихнуть — так нестерпимо блестел серебряный поднос, который чистил пожилой антиквар, стоявший за квадратом стойки; разумеется, художник не мог увидеть этого подноса, но его сияние раздавалось по всему прямоугольнику комнаты, и, конечно, один или два лучика из тысячи юркими светлячками смогли-таки проникнуть в ноздрю.

— Извините, молодой человек, — антиквар растянул в улыбке полурот, — впрочем, мне впервые приходится извиняться за хорошо выполненную работу… Здравствуйте, меня зовут Борис Алексеевич Асторин. Я вам это сообщаю, так как всегда был убежден — если покупатель приходит в не совсем обычный магазин, вроде моего, он обязательно должен знать имя продавца, потому как тот призван стать ему другом и посредником в эстетическом наслаждении.

Всю стену антикварной лавки занимал огромный деревянный шкаф, который в этом радужном свете, походившем на кровеносную систему человека в каком-нибудь биологическом учебнике, зиял десятками ячеек, в плоскости которых виднелись шкатулки, тарелочки, часы, дагерротипы и все эти вещи непременно с гравировками или рисунками. Гордеев, заслонив, рассмотрел некоторые из них; более всего запомнился ему рисунок на коричневом глиняном блюде, видимо выполненный изначально синей краской, но потерявший этот оттенок от времени, да и от коричневого цвета самого блюда, и в результате оставшийся просто черным: мужчина, вытянувшись в струнку, вешал на стену прямоугольную рамку. «Видимо, это картина», — усмехнулся Гордеев про себя, потом тоже в ответ поздоровался и прибавил:

— Сказать по правде, я пришел сюда не совсем как покупатель. Я хотел бы поговорить с вами и расспросить кое о чем.

Гордеев назвал себя и сказал, что его дядя Николай Петрович Великовский заказал портрет, но он никак не может приступить к работе, пока не узнает о дяде массу всяких подробностей.

— Если я рисую портрет, он должен отразить не только внешность человека. И я не имею в виду что-то конкретное, — объяснил художник, — может быть, меня заинтересуют детали, на первый взгляд, совершенно незначительные. Я узнал вчера, что Великовский коллекционирует монеты и что покупает он их у вас.