Плотина против Тихого океана
Шрифт:
— Где паук, там и паутинка, — говорила мать. — Иначе и быть не может.
Мсье Чжо и его подарок слились для нее в одно целое и были ей одинаково отвратительны.
Тем не менее она по-прежнему хотела получить за него свои двадцать тысяч и «ни сантимом меньше». Она уперлась намертво. Впрочем, мать упорствовала всегда, и ее упорство странным образом крепло в прямой зависимости от количества неудач. Чем меньше давали ей за брильянт, тем меньше она готова была отступиться от суммы в двадцать тысяч. Уже пять дней она ходила от одного ювелира к другому. Сначала к белым. Она входила с самым естественным видом, какой могла изобразить, и говорила, что хочет расстаться с фамильной драгоценностью, которая ей больше не нужна. Ее просили показать, она доставала кольцо, ювелир брал лупу, рассматривал брильянт и находил паутинку. Ей давали восемь тысяч франков. Давали одиннадцать. Потом шесть, и так далее. Она убирала брильянт в сумочку, быстро выходила из лавки и, как правило, начинала орать на Сюзанну, которая вместе с Жозефом ждала ее
Но она продолжала стоять на своем: хорош он или плох, а свои двадцать тысяч она желала за него получить.
Обойдя всех белых ювелиров, она пошла к другим, желтым и черным. Эти вообще не называли сумму выше восьми тысяч. Поскольку в городе их было намного больше, чем белых, то и времени мать потратила намного больше, чтобы всех их обойти. Но хотя разочарование ее росло, подогревая тем самым ярость и ненависть, она ни на йоту не умерила своих требований.
Побывав у всех городских ювелиров, белых и не белых, она пришла к выводу, что действовать нужно иначе. Однажды вечером она объявила Сюзанне, что единственный способ выпутаться — это отыскать мсье Чжо. Она поведала о своем плане только дочери: Жозеф, говорила она, конечно, очень умный, но тоже кое в чем глуп, и поэтому о некоторых вещах с ним говорить не стоит. Надо подстроить встречу с мсье Чжо, так чтобы он не заподозрил, что его специально искали, и возобновить с ним былые отношения. Не спешить. Добиться, чтобы все между ними стало, как прежде, и снова разжечь в нем столь прибыльную для них страсть. Главное, чтобы он обезумел, потерял голову и с отчаяния отдал бы ей два других брильянта или хотя бы один.
Сюзанна обещала восстановить отношения с мсье Чжо, если случайно его встретит, но отказалась его искать. Мать взяла поиски на себя. Но как отыскать человека в огромном городе? Ведь мсье Чжо по вполне понятным причинам не оставил своего адреса. Продолжая посещать оставшихся ювелиров, у которых она еще не успела побывать, она занялась одновременно поисками мсье Чжо. Она ждала его у кинотеатров, высматривала на террасах кафе, искала на улицах, в роскошных магазинах, в отелях со страстью и самозабвением влюбленной девушки.
Поначалу Сюзанна и Жозеф сопровождали ее в бесконечных поездках к ювелирам. Но их энтузиазм не устоял против истории с паутинкой. Через два дня Жозеф заявил, что от этих поездок толку как от козла молока, и сбежал от них — естественно на «ситроене». Матери ничего не оставалось, как отпустить его. Она знала по опыту, что сожаления, которыми будет терзаться потом Жозеф из-за того, что не воспользовался в полной мере пребыванием в городе, будут для нее самой гораздо мучительнее, чем тащиться одной, пешком или на трамвае, к ювелирам и сталкиваться в очередной раз с их дьявольской проницательностью. К тому же, затеяв поиски мсье Чжо, она восприняла бегство Жозефа как неожиданную удачу. И только потом, когда она бросила эти поиски, его отсутствие стало для нее настолько невыносимым, что она ложилась и спала весь день, как после крушения плотин.
Первое время Жозеф еще приходил по ночам к Кармен, и каждое утро они с матерью хоть ненадолго, но встречались. А потом — и это было самое знаменательное, что произошло с ними в городе, — Жозеф перестал возвращаться совсем. Он исчез совершенно вместе с «ситроеном». Ему удалось продать несколько свежих, недавно выдубленных шкур кому-то из заезжих клиентов гостиницы, и, не имея при себе ничего, кроме этих денег, он пропал. Поначалу Кармен удавалось скрывать это от матери, во всяком случае, пока та была настолько поглощена своими походами к ювелирам, а потом и поисками мсье Чжо, что не особенно беспокоилась, не видя Жозефа по утрам, и вполне довольствовалась заверениями Сюзанны и Кармен, что он заходит в гостиницу каждый день, когда она в городе.
С того момента, когда Сюзанне наконец надоело выслушивать брань матери у выхода из каждой ювелирной лавки, она, естественно, попала в заботливые руки Кармен. Когда Кармен поняла, что Жозеф вернется не скоро, она так рьяно занялась Сюзанной, что даже предложила ей, дабы избавить ее от неистовства матери, перебраться к ней в комнату, словно и брат и сестра были ей одинаково дороги. Так, открыв для себя Жозефа, Кармен вслед за тем открыла для себя и Сюзанну и во время этого их приезда старалась, как она говорила, ее «просветить».
Она обрисовала Сюзанне ее судьбу, которую считала весьма несчастной, и попыталась убедить в этом Сюзанну, обрушив на нее немало горьких слов. Она знает, говорила Кармен, что у матери навязчивая идея поскорее выдать Сюзанну замуж, чтобы остаться наконец в одиночестве и получить свободу умереть. Но это не выход. Это не выход, когда девушка еще находится, как Сюзанна, «в дурацком возрасте». Впрочем, говорила Кармен, поначалу дураками бывают все. Это может быть выходом, только если Сюзанна станет женой человека богатого и одновременно достаточно глупого, чтобы предоставить ей материальную возможность от него освободиться. Жозеф говорил ей о мсье Чжо, и она пожалела, что с ним ничего не вышло, потому что он показался ей идеальной кандидатурой. «Ты бы изменила ему через три месяца, а дальше все пошло бы само самой…». Но мсье Чжо, вернее, его отец, этого не допустил.
Затем Кармен объяснила Сюзанне, как трудно ей будет найти мужа даже здесь, в городе, особенно такой удобный вариант мужа, как мсье Чжо. И уж наверняка исключен в семнадцать лет брак по любви. Брак по любви с местным таможенником, который сделает ей за три года троих детей… Нет, Сюзанна все-таки чересчур послушная дочь!Главное, ей следует как можно скорее освободиться от матери, которая не в состоянии понять, что в жизни можно завоевать свободу и достоинство и другим оружием, а не только тем, которое считает подходящим она сама. Кармен прекрасно знает мать, знает ее историю с плотинами, историю с концессией и все прочее. Она напоминает ей сеющее разрушение чудовище. Она не пощадила покой сотен крестьян с равнины. Даже пыталась одолеть Тихий океан! Сюзанна и Жозеф должны остерегаться ее. У нее в жизни было столько горя, что это превратило ее в чудовище, не лишив при этом возможности очаровывать людей, и ее дети, желая утешить ее, рискуют остаться при ней навсегда, подчиниться ее воле и в конце концов позволить себя сожрать.
Наступает день, когда дочь должна суметь покинуть мать.
Хотя Сюзанне было неприятно слушать все это о матери, но в конечном счете Кармен была права. Мать стала опасна, особенно после плотин. Что же касается прочего, то, конечно, ей нужен не таможенник, но и не мсье Чжо. Тут Кармен упрощала.
Кармен сделала ей прическу, нарядила, дала денег. Она посоветовала ей прогуляться по городу, рекомендуя, однако, не связываться с первым встречным. Сюзанна согласилась принять от Кармен ее платья и деньги.
Послушавшись Кармен, Сюзанна отправилась на прогулку в белый квартал.
Она и не предполагала, что этот день, когда она одна, в свои семнадцать лет, откроет для себя большой колониальный город, будет столько значить в ее жизни. Она не знала, какой в городе царит строгий порядок, как свято блюдутся здесь различия каст, на которые раскололись его жители, и как важно прибиться к одной из них.
Сюзанна старалась держаться как можно более естественно. Было пять часов вечера. Жара еще не спала, но город уже начинал пробуждаться. Улицы мало-помалу заполнялись белыми, успевшими вздремнуть после обеда и принять вечерний душ. На нее смотрели. Оборачивались и улыбались. Кроме нее ни одна белая девушка не решалась выйти в одиночестве на улицу центрального квартала. Попадались лишь группки девушек в спортивных костюмах. У некоторых под мышкой были зажаты теннисные ракетки. Девушки оборачивались. И не только они. Оборачиваясь, все улыбались. «Как эта несчастная попала сюда?» Даже женщину, и ту редко можно было здесь встретить одну. Они тоже шли плотными группами. Сюзанне они то и дело попадались на пути. За собой они оставляли аромат американских сигарет и еще какой-то свежий запах — Сюзанне казалось, что это запах денег. И еще ей казалось, что все эти женщины необычайно хороши собой и своей элегантностью словно бросают вызов ей и всем ей подобным. Все в них — царственная походка, разговор, смех, жесты — указывало на принятый здесь образ жизни, построенный на прочном фундаменте богатства. Да, она была смешна, и это бросалось в глаза, — она почувствовала это, как только вышла на бульвар, ведущий от трамвайной линии к самому центру, а потом это чувство усилилось и, когда она дошла до центра, стало неотвратимой реальностью. Кармен ошиблась. Не всякому дано ходить по этим улицам, по этим тротуарам, среди господ и принцесс. Оказывается, не все люди способны двигаться одинаково. Те, кого она видела здесь, как будто шли к известной им цели в привычной для себя обстановке, в окружении себе подобных. Сюзанна была одна, у нее не было цели, и она потерянно блуждала среди незнакомых ей декораций.
Она безуспешно пыталась думать о чем-нибудь другом.
На нее все равно обращали внимание.
И чем больше на нее обращали внимание, тем больше она убеждалась, что выглядит неприлично, что она — воплощение всей возможной глупости и уродства. Стоило кому-нибудь бросить на нее взгляд, и он метил ее, как клеймом. Теперь все встречные, казалось, знают о ней, весь город знал о ней, и она ничего не могла с этим поделать, она могла только продвигаться вперед, окруженная со всех сторон, осужденная идти под обстрелом взглядов, новых и все тех же, идти сквозь смех, который все нарастал, который душил ее и тянулся за ней как шлейф. Она шла по краю тротуара и мечтала о смерти, о смерти в сточной канаве. А смерть все не наступала. Стыд обжигал ей лицо. Она ненавидела себя, ненавидела все, ей хотелось бежать от самой себя, от всех, хотелось от всего освободиться. От платья, которое одолжила ей Кармен, с пестреющими на нем голубыми цветами, от этого платья из гостиницы «Централь», слишком короткого и слишком узкого. От этой соломенной шляпки — такой больше не было ни у кого. От этих волос — никто здесь не носил такой прически. Но этого было мало. Главное зло заключалось в ней: все в ней, с головы до пят, было отвратительно. Ее глаза — куда бы их выбросить? Ее налитые свинцом руки — о мерзость! Ее сердце, подлый звереныш, ее беспомощные ноги. И сумка, как она жжет ей руки! Какая она старая, эта сумка, сумка матери, а мать — хоть бы она сдохла, скотина! Выбросить бы эту сумку в канаву вместе со всем содержимым… Но ведь никто не бросает сумки в канаву. Люди обратят на это внимание, вокруг нее соберется толпа. Ну и что? Тогда она потихоньку умрет, лежа в канаве рядом со своей сумкой, и они наконец перестанут смеяться.