Плотина
Шрифт:
— Тут какая-то неувязочка, Борис Игнатич. Я лично проверю.
— Уже проверено. Через кадры… И мне очень стыдно за вас! Была бы моя воля… Однако продолжим летучку…
Острогорцев на минутку задумался, что было для него не типично, и все начальники невольно притихли, ожидая, не вспомнит ли он еще о чьей-то провинности или «неувязочке».
А Варламов продолжил неоконченную мысль Острогорцева:
— Была бы моя воля, я бы гнал таких трепачей со стройки в три шеи…
Штаб заседал теперь в другом месте. В связи с разворотом работ в нижнем котловане он перебрался на голый уступ скалы левого берега. С нового места отлично была видна вся строительная площадка здания ГЭС — и с близкого расстояния и чуть сверху.
Зато отодвинулся штаб от водосливной плотины и всех правобережных работ. Никакого урока для действовавших там бригад и участков от такого перемещения, разумеется, не предвиделось: рост и состояние плотины определяются не на глаз, а по отметкам, чертежам, и показаниям контрольно-измерительной аппаратуры. Глазом такую махину не прощупаешь, не оценишь, разве что заметишь, где она повыше, а где пониже. Да и то не всяким глазом и не с первого взгляда. Внимание и требовательность начальства от перемещения штаба тоже не зависят. Словом, ничего тут как будто бы не менялось… И все-таки Николай Васильевич Густов, строивший водосливную часть плотины, начал вдруг ощущать какое-то непонятное внутреннее неудобство.
Он никогда не был большим любителем бегать в штаб, мозолить глаза начальству — не было у него такой насущной потребности. Однако видеть командный домик с красным флагом над крышей как бы в центре всех дел, всего движения стройки стало для него привычным, даже необходимым. Не обязательно туда ходить — достаточно видеть… И вдруг все исчезает. Ни привычной Штабной горки, ни приятного зеленого домика на ней, а взамен всего появилось на выступе левобережной скалы нечто сильно стеклянное, похожее на нынешние городские «аквариумы». «Не будут ли там пиво продавать?» — пошутил для начала Николай Васильевич. И на первых порах его интерес к этому сооруженьицу вроде бы закончился.
Не ходил туда Николай Васильевич и не заводил разговора о новой «стекляшке». Но какое-то любопытство все же тлело в душе ветерана, все же хотелось ему зачем-то узнать, как там внутри и даже — как выглядит та чудотворная машина, которая может и считать, и давать рекомендации, и чуть ли не предсказывать ход дела. Старожилу стройки не подобало чего-то не знать. И вот в один спокойный добрый час, когда все три бригады спокойно, без задержек «упирались» в своих выгородках, он отправился в путь. Спустился на лифте вниз, прошагал через весь разворошенный, исполосованный дорожками и тропками, весь в холмах и лужах котлован, выбрался из него в неудобном месте, по лесенке, на левобережную дорогу, к автобусному «пятачку», поднялся затем еще по одной лесенке, уже более чистой и парадной, — прямо к новому зданьицу. На площадке перед ним остановился, чтобы посмотреть на свои владения. И показались они ему отсюда прямо-таки окраиной, провинцией, отдаленной местностью, где, может быть, полагается даже надбавку за отдаленность платить. И подумалось, что здешним штабным людям будет теперь еще труднее понимать, чувствовать, угадывать заботы дальних участков — особенно первого и второго. Третий-то, как говорят, перебьется, там начальник прыткий, в штаб бегает без приглашения по два раза на день, так что они не продадут — и участок, и начальник. Совсем недавний тому пример: когда первый СУ передвинулся к берегу, к скале, от него забрали и «уступили» Николаю Васильевичу одну секцию, По справедливости полагалось бы после того одну секцию второго участка передать третьему, но проворный Губач, как видно, что-то уже предпринял, и все остается по-прежнему. Конечно, не очень и хотелось бы передавать кому-то свою, старательно выведенную до такой высоты секцию, но ведь не справиться, не одолеть. И так уже отстает участок по высоте своих столбов. Правда, и Губач ближнюю
секцию что-то не тянет вверх, и слышно было, что его участок тоже расширяют, но в сторону станционной части плотины. Там надо как можно скорее подойти к необходимой отметке, чтобы подключить к плотине водовод для первого агрегата, этого всеобщего нынешнего кумира и баловня. Все на него теперь брошено, как в момент генерального наступления…Стоял так Николай Васильевич на площадке, размышлял о своих и всеобщих делах, а тут как раз выходит из своей новой сверкающей обители Борис Игнатьевич Острогорцев.
— Ну что там у вас? — задал он, пожалуй, самый привычный свой вопрос.
— Да вот, созерцаю, — ответил Николай Васильевич. — Далековато отодвинулся наш фланг от вашего командирского глаза — не вдруг и разглядишь, что там делается.
— Ничего, поставим на крыше стереотрубу, — включился в предложенную «военную игру» и Острогорцев.
— Разве что стереотрубу…
— Тебе что-то не нравится? — уловил, почувствовал Острогорцев в голосе ветерана нотку недовольства или сомнения.
— Всегда плохо, когда отстают фланги, а когда твой собственный…
Он не собирался вести такого разговора, поскольку хорошо видел и понимал весь ход работ, всю их неотложность. Срок пуска первого агрегата приближался, что называется, с курьерской скоростью, а дел оставалось невпроворот. Расчеты руководства были вполне ясны: справимся здесь — подтянем и водосливную плотину. В общем-то, как ни крути, но когда-то приходится действовать по-фронтовому и на мирных стройках: вначале все силы на главное направление, затем начинать подтягивание отставших и тыловых частей.
Все видел, все понимал старый солдат и старый строитель плотин, и ничего не требовалось ему здесь допонимать. Но вроде бы показалось обидным тащиться где-то в стороне от главного направления, потом подумалось, что сроки наступления здесь не могут быть такими, как на фронте, — для частей прорыва одни, для развития успеха — другие. Тут они не могут быть разными, тут для всех пусковых работ — общие! Ничего не выйдет без общей выровненной высоты плотины — ни первого, ни второго агрегата не пустишь…
Острогорцев ответил Николаю Васильевичу именно так, как и предполагалось:
— Справимся здесь — подтянем и твой фланг. А пока надо нажимать повсюду. Если бы ты еще немного прибавил в темпе…
Тут попросились, навернулись у Николая Васильевича слова насчет добавочной секции и насчет Губача, но задержал он их, не высказал. Кивать на другого — это все же не его тактика, да и не знал он доподлинно, какая ситуация сейчас у самого Губача. Перемолчал он это дело. Что же касается «прибавки», то об этом, пожалуй, и сам Острогорцев говорил не всерьез, так что Николай Васильевич просто пошутил:
— Как говорят французы, даже самая красивая женщина не может дать больше того, что имеет.
— Но у нее все-таки больше возможностей! — с веселой назидательностью заметил Острогорцев. И Николай Васильевич явственно вдруг увидел, что ждет начальник теперь уже и серьезного слова. Ждет прямого ответа. А если еще яснее, то ждет, так сказать, новых повышенных обязательств.
Вот тебе и пошутили, вот и побалагурили!
— Да я и так на пределе… — начал Николай Васильевич.
— Все вижу, все знаю! — остановил его Острогорцев. — Не слепой. Но очень надо — вот в чем беда. Ты же сам все понимаешь и видишь.
Обсуждать больше было нечего.
Долго молчал начальник участка, и молчал, и никуда ведь в этот раз не торопился начальник стройки.
Николай Васильевич соображал: найдется ли у него хоть какой резервишко? И ничего реального не видел. Все, что было раньше обнаружено, — давно пущено в ход. Можно, конечно, еще выжать кое-что на сверхурочных, можно еще разок пройтись по всему циклу и попытаться максимально сократить всякие ожидания — бетона, опалубки, сварщиков, работяг из Гидроспецстроя. Но не все, к сожалению, зависит от участка и начальника участка. А сверхурочные утомляют и самых больших любителей заработка.