Плотские повести
Шрифт:
– А если в горло вцепится?
– Во-от! Но ни один укротитель не верит в то, что его сожрут. Других жрут, а он не верит. И в бизнесе то же самое - у меня уж стольких друзей грохнули. А меня не грохнут. Только так. Иначе нельзя… Поэтому я и взял ее с собой в Майами. А ведь сначала не хотел. Как чувствовал… Но ведь она совсем ручной была. С парашютом ради меня прыгнула. Представляете - с парашютом! Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
– Нет.
– Вы несчастный человек. Хотите попробовать?
– Нет.
– Боитесь?
– Ленюсь.
– Вы инвалид лени! А вы знаете, куда лучше всего приземляться с парашютом?
– Куда?
– В постель к любимой женщине. А еще лучше, если и ты и она прыгаете
– Метафора?
– Хренафора… Это - фантастика! Иначе я бы никогда не взял Катьку в Майами…
Дверь купе снова отодвинулась - и телохранитель поставил на стол две бутылки донского игристого:
– Вот. Другого красного нет. Про французское и не слышали. Сказали: это вам не Москва зажравшаяся, здесь только водку пьют…
– Ну что ж, - философски заметил Павел Николаевич.
– Такова Россия - смесь бургундского с донским игристым! Спасибо, отдыхай!
Толик вышел.
– Замечательный мужик! Знаете, за что его из «девятки» поперли?
– За что?
– За то, что он Советский Союз развалил!
– Не понял?
– Объясняю. Когда Горбачев собрал всех президентов в Ново-Огареве подписывать союзный договор, Толик во время торжественного обеда торчал как раз в группе охраны. Выпил, понятно, малость, чтобы не очень противно было на всю эту сволочь глядеть. Они там, в «девятке», умеют так выпить, что со стороны ни за что не догадаешься. Профессионалы! И вдруг к Толику во время аперитива президент, кажется, Молдавии, если мне память не изменяет, Мирча Снегур привязался. Что-то ему не понравилось. Мол, не так смотришь, не так стоишь, Снегура тоже понять можно: был он какой-то там драный первый секретарь занюханного ЦК Молдавии - и вдруг сделался аж президентом! Крыша у него и поехала. А Толик вместо того, чтобы прогнуться и повинова-титься, как это обычно делается, взял да изобразил лицом: «Иди ты лесом, Мирча!»
– Что вы себе позволяете!
– закричал Снегур.
– Я - президент Молдовы!
– А я капитан 9-го управления КГБ!
– вдруг брякнул Толик.
– Вас, президентов, как собак нерезаных теперь на просторах страны разбегалось, а капитанов «девятки» раз, два и обчелся!
Что тут началось! Все просто обалдели. Это ведь как если бы бронзовый матрос с маузером на станции метро «Площадь революции» вдруг заматерился! Это как если бы на Валтасаровом пиру на стене вдруг три страшных слова проявились: «Идите вы лесом!» Не было никогда такого раньше! У Снегура от возмущения сердечный приступ случился. Горбачев, чтобы его успокоить, тут же на банкете, кудахча, стал исключать Толика из партии. Три прибалтийских президента под шумок радостно чокнулись рюмочками, справедливо усмотрев в этом происшествии знак скорого распада проклятой империи. Кравчук от волнения забыл, как по-украински будет «независимость». Шеварднадзе, отпросившись якобы по малой нужде, побежал Гельмуту Колю звонить-докладывать. А Ельцин устроил скандал, заявив, что Толика специально Раиса Максимовна подослала…
В результате взволнованные президенты порешили, что проект нового договора еще сыроват, и постановили его доработать. Подпиши они тогда союзный договор - и история пошла бы совсем другим путем! А о том, что дальше случилось, во всех учебниках теперь написано. Снегур, вернувшись в Кишинев, ударился в крутейший прорумынский сепаратизм. Прибалты завыделывались. Хохлы захорохорились. Грузины завыстебывались. Белорусы забульбашили. Армяне закарабашили. Азиатское подбрюшье так и вообще охренело. А Россия совсем сбрендила и объявила себя независимой, как Берег Слоновой Кости.
Горбачев в сердцах после того случая разогнал «девятку», набрал новых людей - они-то его и сдали потом в Форосе. И распался великий Советский Союз. А Толика - этого в учебниках, разумеется, нет - исключили из партии и выперли с работы. Но об этом он не жалеет. Ему Советский
Союз жалко. Пьет он редко, но как следует. И когда наберется - плачет. Честное слово, плачет и приговаривает: «Что я наделал! Что я наделал!»Вот ведь как!..
Раскатистый вокзальный голос невнятно предупредил об отправлении.
– Прямо сейчас придумали?
– Кто знает, кто знает!
– заулыбался Павел Николаевич - и на его щеках появились ямочки.
Он облупил с бутылки фольгу, открутил и снял с горлышка проволочный намордничек - пробка хлопнула и как бешеная запрыгала по купе, отскакивая от стен. В этот миг поезд дернулся - и пенная розовая струя лишь со второй попытки и то не очень точно накрыла стаканы.
– За что?
– осведомился Павел Николаевич.
– Каждый за свое. Впотай… - предложил я.
– «Впотай»? Никогда не слышал,- восхитился он.
– Отличное слово! Ты молодец! Хочешь, я возьму тебя к себе на хорошие деньги? Делать ничего не надо. Просто будешь раз в неделю заходить в мой кабинет и говорить одно какое-нибудь странное слово… Впотай! И все - больше ничего мне от тебя не надо. Ты понимаешь, люди, с которыми я каждый день общаюсь, говорят совсем на другом языке. В этом языке всего несколько слов, как у судьи на ринге. И все слова такие грубые и подлые! От них я никогда не слышал - «впотай!» А мне это теперь очень нужно. Катька тоже говорила иногда странные слова… Ну что ты молчишь?
– А мы разве перешли на ты?
– О гордый и неприступный повелитель слов! Писателишка хренов! Пьем на брудершафт. Но - впотай!
Мы переплелись руками и, обливаясь донским игристым, выпили - вино было сладкое, с чуть затхлым привкусом. Потом мы поцеловались - от моего попутчика повеяло дорогими запахами. Он взмолился:
– Слушай, давай я тебе все-таки свои стихи прочту - концептуальные!
– Одно стихотворение!
– твердо предупредил я.
– Заметано. Один концепт. Слушай:
То березка, то рябина,
То ольха, то бересклет,-
То бывалая вагина,
То девический минет…
Ну как? Не хуже, чем у Егора Запоева?
– Лучше. Гораздо лучше. Отечественная поэзия понесла тяжелую утрату!
– Серьезно?
– А то!
– Знаешь, если бы я был голубым - я бы тебе сейчас отдался. Впотай… Может, мне вообще, к черту, сменить ориентацию? Да, мне нравилась девушка в белом, но теперь я люблю голубых…
– Попробуй.
– А чего пробовать! И так с утра до вечера употребляют во все емкости. Ты думаешь, деньги иначе зарабатывают? Как в «Белый дом» приедешь - так сразу и начинается… Даю, даю, даю…
– Впотай?
– Какой там впотай - внаглую! Скольким я дал! Они уже знают: раз Шарман пришел - значит, сейчас давать будет… Если они взяточники, то кто тогда я? Давало?! Катька по сравнению со мной - целка… А чем я до этого говорил?
– О голубых.
– Нет, до этого.
– Кажется, о Майами.
14. В МАЙАМИ! В МАЙАМИ!
В Майами я полетел из-за Генки Аристова. Не слышал? Ну, привет! Знаменитый летчик-космонавт, Герой России. Помнишь, когда Президент ему звезду вручал - он хлопнул Генку по плечу. И Генка тоже хлопнул - так, что всенародно избранный чуть не свалился. Тогда об этом все газеты писали. Генка по жизни ничего не боится, кроме Галины Дорофеевны.
А женился он, как только буковку «к» на погонах сменил на две лейтенантские звездочки. Сразу после училища. И ведь не на ком-нибудь женился, а на библиотекарше. Рослая, ядреная, круглолицая, глаза как у следователя и коса толщиной с анаконду. В нее были влюблены поголовно все курсанты и даже значительная часть преподавателей. Но Галя была девушкой строгой и недоступной. На все подруливания у нее был один ответ:
– Товарищ курсант, не загибайте у книги страницы! И вообще - сходите вымойте руки!