Пловец Снов

Со своей стороны, Борис считал, что сам он помог Георгию лишь единожды, приютив его тогда, в начале их дружбы. Во сколько крат больше сделал для него Горенов, всегда оказывавшийся рядом, когда нужно. Ведь это такая удача, встретить его именно сегодня. Понятно, никто не считает, кто кому сколько раз пришёл на выручку, но как можно прогнать эти мысли из головы?

Борис боялся… Он очень боялся, что рано или поздно ему тоже придётся писать бульварное чтиво. Но пример Георгия – реальный и яркий прецедент того, как человек может заниматься этим, оставаясь собой, не истлевая, не превращаясь в пепел. Однако вся прошлая жизнь подталкивала к выводу: если что-то под силу Горенову, значит, Борис наверняка не сможет. Не вывезет. Страшно.

Тем временем они пришли в ресторан и даже успели расположиться за столиком в углу. Георгий любил это заведение, а его спутник, разумеется, здесь никогда не бывал, хотя посещал музей-квартиру Некрасова неподалёку. Друзья уже опрокинули насколько рюмок, без тостов, потому что пока каждая была «за встречу».

– Может, я не прав, как ты считаешь? – рассуждал Борис заметно менее застенчиво, поскольку быстро охмелел. – Может, я с рождения заблуждаюсь? Или меня неправильно научили?.. Понимаешь, всё то, что я ощущаю внутри, всё это искусство, оно настолько чище того, что я вижу вокруг… Что встречаю вовне… Ради того, что внутри, я могу хотеть жить, но это значит жить ради себя и больше ни для кого и ни для чего. А разве так можно?

Борис умел не только писать, но и произносить слово «искусство» без кавычек, чтобы оно оказывалось на своём месте и выглядело довольно значительно. Но сейчас это не помогало. Георгий смотрел на него скептически. Тот продолжал:

– Ладно, допустим, так можно и правильно. Но ведь только я могу захотеть жить ради того, что во мне. Никто другой не захочет. А мне очень нужно, чтобы захотели, понимаешь? Но как это сделать, если не удаётся вынести из себя ничего важного… Если невозможно вынести даже невозможность вынести… Такое впечатление, будто я пишу для единственного человека. Догадайся, для кого… Это меч Экскалибур может торчать из камня и ждать одного рыцаря, избранного, назначенного судьбой. А текстов, нацеленных на единственного читателя, быть не может.

– Успокойся, – произнёс Горенов, наливая другу очередную рюмку. – Все через это проходили, понимаешь? Издержки профессии. Ты же писатель! Вот скажи: «Я – писатель!»

– Оставь, пожалуйста! – Борис поморщился. – Нельзя так говорить о себе: «Я – писатель». Это не этично. Можно сказать только: «Он – писатель».

Георгий пожал плечами. Ему легко было согласиться, что неловко говорить о себе «я – хороший писатель», но даже это звучит ничуть не более жалко, чем утверждения «я – хороший врач» или «я – хороший любовник».

– Тогда сядь перед зеркалом и повторяй: «Он – писатель». Сам посуди, ты пишешь много часов в день, без выходных. Я тоже. А когда не пишешь, то читаешь… чтобы потом писать. А когда не читаешь, то думаешь о том, что напишешь. Сочиняешь. Так кто ты после этого? Повар? Плотник? Водитель? Вот врать, Боря – это не этично. В том числе и самому себе. Просто не нужно вкладывать в название ремесла больше, чем оно значит на самом деле. Ты действительно писатель, тут уж ничего не поделать, но это такая же работа, как другие.

В завершение фразы Горенов выпил и хлопнул дном рюмки об стол. Банально, но эффектно. Трудно было сказать, от чего он поморщился – от водки или от собственных суждений. Именно этого так не доставало Борису – умения выйти победителем даже тогда, когда твои позиции куда более зыбки и ущербны. Сделать вид, что под тобой есть почва, поверить в это самому и смело шагнуть… Не сомневаться до такой степени, чтобы даже нога не провалилась, чтобы и зыбкая болотистая жижа поверила, будто она – твердь. Тогда удастся сделать следующий шаг, потом следующий… Тогда можно идти, не сомневаясь: другие люди непременно полюбят то, что внутри тебя. Зачем же он пишет чудовищные детективы, если ему под силу создавать всё что угодно?..

Борис не мог произнести: «Я – писатель», хотя в своём призвании был убеждён гораздо сильнее, чем Горенов. Собственную судьбу он никогда не менял. Здесь, вероятно, и таилась проблема. Уверенность потомственного литератора в том, что духовный и материальный миры представляют собой сообщающиеся сосуды, переживала не лучшие времена. По его мнению, у автора должны формироваться какие-то особые отношения с бытием, а потому он постоянно чего-то ждал. Какого-то подарка: идеи, вдохновения, выигрыша в лотерею, скидки, снисхождения. Борис ощущал, будто он у кого-то на содержании, на окладе в какой-то высшей канцелярии. А уж если и там нынче не платят вовремя, то как вообще жить?

Георгию тоже стало неловко. Друг был не в форме, стыдно смотреть на это, когда не в силах помочь. Он решил не продолжать, так будет только хуже. Сам Горенов старался подходить ко всему, как к морю. Каких подарков ждать от стихии? Хорошо, если она смилостивится и не убьёт сегодня, но тут многое зависит и от тебя самого. Если сидеть на берегу, то наверняка не утонешь… но и помрёшь на том же берегу. Помогли бы Борису такие рассуждения?

– Ты знаешь, я давно понял, что нет никакого таланта. То есть, может, он и есть, но на самом деле каждому под силу развить в себе творческие способности. И, пожалуй, первое, что нужно для этого сделать – полностью зациклиться на собственном «я». Сколько себя помню, мне всегда хотелось писать, но, чем дольше я этим занимаюсь, тем чаще вижу вокруг одни руины.

Друзья сидели, глядя в разные стороны. Георгий уставился на обои со сложным геометрическим узором, а Борис – на людей за окном, потому было не совсем понятно, кто из них произнёс последнюю фразу.

– Что ты замолк? Опять блуждаешь глазами по лабиринту? Ваше обсессивно-компульсивное расстройство давно следует признать инвалидностью, – если уж Борис о чём-то и пытался шутить, то в первую очередь – о болезнях.

Горенов улыбнулся, не отрывая взгляд от стены. Он действительно заблудился в орнаменте.

– Инвалидностью, не инвалидностью… Может, если бы все обращали на внимание не на ерунду, а на то, что важно, весь мир был бы другим. И жили бы иначе… И книги хорошие читали…

Георгий говорил несерьёзно. Однако даже шутя, он всё равно побеждал в споре. Борис начинал сердиться. Не столько от несогласия, сколько от бессилия.

– А у тебя, можно подумать, всё в порядке! Вот ты пишешь свою ахинею и всем доволен? Умеешь всё устроить! Знаешь, как надо!

Внешне Горенов сохранял спокойствие, настроение друга всегда колебалось, словно натянутая струна. К тому же он изрядно выпил. Хотя столь явных ноток зависти и злости прежде вроде бы не звучало. Что изменилось? Слух Георгия или его собеседник? Быть может, он прав в том, что никогда прежде не рассказывал ему про книгу G? Ведь если бы, зная о ней, он повёл себя так же, сейчас не удалось бы сдержаться. Наверное, и не стоит пока говорить. Не время. Да и может ли что-то посоветовать ему этот изломанный человек, так не похожий на его старого друга?

Раньше Горенов обязательно показывал ему каждый свой текст. Немыслимо было этого не сделать. Советы товарища значили много для них обоих. Георгий заглянул в глаза напротив. Там открывался не лабиринт, а тоннель… Колодец с загадкой на дне: куда всё делось? Прежде Борис тоже признавал, что для него нет человека ближе Горенова, что он всегда будет прислушиваться к его мнению… Видимо, «всегда» уже прошло и осталось позади. Интересно, как он считает теперь? Размышляет ли о том, почему, куда и когда всё сгинуло? Где то, что раньше заставляло их радоваться и смеяться, восхищаться и завидовать. Наверняка он убеждён, будто Георгий променял это на детективы, деньги и успех, который ему кажется то ли эфемерным, то ли токсичным. Если так, то Борис в данный момент не сомневается, что перед ним не тот человек, с которым он познакомился много лет назад совсем неподалёку. А значит, может, и перед Гореновым вовсе не старый друг, а кто-то другой. Тогда определённо не стоит ничего говорить про Истину.