Пловец

Она моргнула и невинно улыбнулась Махмуду.

– Прекрати это повторять. Честно говоря, это совсем не смешно.

Клара нервно хихикнула. Ситуация была слишком абсурдной, чтобы воспринимать ее серьезно.

Они встали и влились в поток пассажиров в проходе. Клара почувствовала прилив адреналина. Им удалось попасть в Париж. Тут редко проверяют паспорта. Она была здесь раз десять, и ни разу никто не спросил у нее паспорт. Мы живем в глобальном мире. Многие ежедневно ездят из Парижа в Брюссель и обратно. Но Клара ни разу не путешествовала в компании человека, которого разыскивает полиция.

По лицу Махмуда видно было, что он нервничает. Мышцы напряжены, челюсти словно перемалывают невидимую жевательную резинку.

Они вышли из вагона и вместе с толпой пошли к выходу. Клара старалась не смотреть на полицейских, наблюдавших за пассажирами. Непохоже было, чтобы они высматривали кого-то особенного, скорее просто следили за порядком.

Они почти дошли до эскалатора, когда Клара услышал за спиной топот шагов и крики:

– Месье! Месье! Arr^etez! Стойте!

Кларе показалось, что у нее сердце вылетело из груди и шлепнулось ей под ноги. В панике она посмотрела на Махмуда. Он тоже смотрел на нее. Взгляд у него был полон твердой решимости. Этот взгляд ее напугал. Махмуд медленно обернулся.

Но звали не Махмуда. Это проводник бежал за другим пассажиром, чтобы вручить ему забытую в поезде сумку. Но Клара даже не могла вздохнуть от облегчения. Ее словно парализовало страхом.

Махмуд, напротив, тут же начал действовать. Взяв Клару под руку, он буквально потащил ее к турникетам и дальше в помещение вокзала.

– Делай, что я скажу. И не оборачивайся. Нас преследуют.

Май 2003 – декабрь 2010 года Северная Вирджиния, США

– Неужели вот так все и закончится?

Десятичасовой перелет. Пара недель отпуска. Похлопыванье по плечу. Пустой серый письменный стол под беспощадным светом лампы в сером офисном помещении.

– Мы потом подберем тебе кабинет, – говорит Сьюзен, отводя взгляд.

Но дни идут, а комната и мои обязанности остаются прежними.

Участливые взгляды, перешептывания у кофемашины. Они меня не знают. Все они намного моложе. Но слухи распространяются быстро.

Я тот самый старый агент, которого послали домой, потому что он больше был не в состоянии принимать трудные решения, которых требует война. Слабак, которому не место в Афганистане. Это меня не удивляет. Все мы шпионы. Все мы умеем вычленять правду из слухов и сплетен, реплик, вырванных из контекста.

Я не знаю никого, кроме тех, кто продвинулся по карьерной лестнице. Тех, кто принял условия игры и научился подстраиваться под новое начальство. Тех, кому всегда было комфортнее в своих таунхаусах, а не в открытом поле. Тех, чьей целью с самого начала были завтраки с президентскими советниками и ужины с послами. Но эти люди никогда меня не интересовали. Ни тогда, ни сейчас. И все равно они считали своим долгом пройти мимо моего чистого без единой бумажки стола и поздороваться, отводя взгляд. Барабаня пальцами по пустому пластиковому ящику для документов, они говорят:

– Твой экспертный опыт бесценен, – и мысленно прикидывают, когда меня можно будет безболезненно отправить на пенсию.

Кто-то рекомендует мне знакомого из частного предприятия в Ираке. Сегодня все предприятия частные. Субподрядчики. Работающие по контракту. И получающие за это огромные деньги.

– Твой опыт там пригодится.

Но я не могу им написать. Все, что я могу, это подняться после двенадцати часов комы, вызванной виски и таблетками. Да и то с трудом. Я даже не хожу в бассейн. Может, я забыл, как плавают. Одному богу известно, как сильно я старался забыть все остальное.

Мне больше не снятся сны. Даже кошмары меня не мучают, как прежде. Кошмары, после которых я просыпался в холодном поту на голом матрасе – белье оказывалось на полу – и хватался за грудь в поисках воображаемых пулевых отверстий, сломанных костей… Я даже скучаю по кошмарам.

Если мне и снятся сны, то о горах. Бесконечные поездки по горным дорогам в искаженной цветовой палитре – бледно-голубое небо, белые снежные шапки гор, дороги, которые никуда не ведут. Я просыпаюсь и жалею, что я не там, что я не еду по этой бесконечной дороге все дальше и дальше. Так проходят дни, ночи. Бесконечные мгновения становятся неделями, потом годами. Монотонный шум с шоссе преследует меня, как насморк.

Когда Абу-Грэйб появляется в газетах, мне неожиданно дают кабинет. Без объяснений. То ли в знак прощения. То ли в качестве взятки. А может, они и сами не знают. Впрочем, это вряд ли. Они всегда знали, что со мной делать. Может, теперь я снова им понадобился.

Страна меняет президента. Как следствие, происходят перестановки и в нашей организации. Все становится на свои места. Многое меняется. Безумие наконец поднимается облачком пара и улетает, оставляя нас на прежних позициях. Снова нам говорят, что действовать нужно рационально, что политика должна быть реалистичной. Что наша задача – направлять, а не указывать путь. И мы читаем в «Вашингтон пост» о том, что мы создали. Об альтернативной частной, направленной на коммерческую выгоду военной машине. О бесконечных поставщиках. Правда шокирует даже тех из нас, кто был в курсе происходящего.

Я заставляю себя ходить в бассейн. Медленно учусь плавать. Метр за метром, пока не перестаю считать, пока руки не начинают болеть и трястись так, что невозможно удержать пульт от плазменного телевизора в моей квартире, обставленной как дешевый отель.

Постепенно я перехожу с виски на чай. Со снотворного на отжимания на ковре в спальне. С двенадцатичасовой комы на семь часов кошмаров. С растительного существования возвращаюсь к жалкому подобию жизни.

Я больше не пью. Даже кофе.

Лэнгли и бассейн. Встреча анонимных алкоголиков в депрессивных классных комнатах в Палисадесе или Бетшесде. Больше у меня ничего не осталось. Кабельное телевидение, диван, еда, заказанная на дом. Живу одним днем. Вот что стало с моей жизнью. Вот что я сам с ней сделал.

Медальон, который ты мне дала, я ношу на шее. Никогда его не снимаю. Для меня в нем весь Дамаск. Все, что покинул. Все, чем пожертвовал. Единственная попытка заполнить пустоту.

Каждую пятницу я ищу в базах данных нашу дочь. Все это время моя рука сжимает медальон, а губы шепчут единственную известную мне молитву. Единственную, которая еще что-то для меня значит. «Господь всемогущий, пусть результат будет ноль».

Осталась неделя до июля. Я купил электрическую гирлянду, чтобы украсить балкон в жалкой попытке придать своей жизни нормальности.

Картонная коробка большая, но легкая. Я держу ее одной рукой, а другой нащупываю в кармане ключ от «Мазды». Вечный полумрак на плохо освещенной парковке в торговом центре. Эхо моих шагов по бетонному полу.

Около моей машины стоит мужчина. Годами выработанный рефлекс срабатывает мгновенно. Мозг посылает через нервы сотню сигналов. Бежать, обороняться, атаковать. Мужчина расправляет плечи, разминает уставшие мышцы, медленно поворачивается в мою сторону. Не похоже, что он желает мне зла. Я замедляю шаг, останавливаюсь. Эхо последнего шага умирает. Я стою в двадцати метрах от машины. Слышно только жужжание вентилятора в воздухоочистительной системе неподалеку.