Пляска смерти

Позади меня прозвучал голос Мики. Он не прикоснулся ко мне, только сказал:

— Анита, есть другие виды голода. Другие виды тяги.

Очень тщательно он выговаривал слова, будто боялся, что я не услышу.

Он был прав. Ardeurимел привычку затоплять весь мир и мою логику вместе с ним. Но во мне жил не только ardeur— был во мне и другой голод, и не один. Чтобы вызвать их, я когда-то должна была открыть метки к Ричарду, Мике или Натэниелу, но сейчас я знала, что этого не нужно. Зверя я получила не от них, он жил где-то во мне. И оттого, что у него не было выхода наружу, не было способа приспособить под свой голод мое тело, он не становился менее реальным.

Я закрыла глаза и погрузилась в себя, будто метафизическую руку сунула в мешок, ища там, что мне нужно. Огги непреднамеренно мне помог — он рывком поднял меня с колен, стиснув мне руки выше локтей. Это было больно, но сосредоточения боль не нарушила — зверь любил гнев. Гнев и боль значили, что надо драться, а драться мы с ним умели.

До сих пор пробуждение зверя бывало постепенным процессом, а сейчас — будто выключатель в голове щелкнул. Секунду назад это была я, в следующую секунду — нечто, не думающее о сексе и даже о пище. Бегство, только бегство!

Я завопила ему в лицо — бессловесным воплем ярости. Он дернул меня ближе к себе, схватил за волосы и попытался поцеловать, но было поздно для поцелуев, для многого, очень многого было поздно.

Я его укусила. Всадила зубы в пухлую нижнюю губу. Хватка на волосах причиняла боль — он пытался держать мне голову, лицо, рот; не мог оторвать меня от себя, пока я не прокусила ему губу, и он это знал, потому что вторая рука схватила меня за челюсть, как хватают животное, возле суставов, и нажала внутрь. Если хватит силы, можно не дать животному сомкнуть челюсти, если хватит силы, можно его оторвать от себя.

У него хватило силы, чтобы я не откусила ему губу, но и все — если только он не хотел ломать мне челюсть. А я все пыталась его укусить, и он не давал мне. Если бы во мне осталось достаточно от человека, я бы попыталась достать пистолет или нож, но мысли об оружии я оставила, когда выпустила зверя. Ногтями я вцепилась ему в руки, располосовала в кровь, пытаясь освободиться.

Ему оставалось меня изувечить — или отпустить. Но была у него еще одна возможность, и он ею воспользовался: ударил меня еще одним взрывом силы. Он снова пробудил ardeur,утопил моего зверя в желании и в каких-то еще эмоциях, связанных со спариванием лишь частично. Если бы он, как любой другой вампир линии Белль, влиял на меня только физически, зверь бы не ушел, но у него сила Белль была какой-то более… человеческой, не просто вожделение, но любовь. У него была сила заставить меня его любить. Зло — это еще слабое слово для того, что он со мной сделал. Потому что в этот момент я любила его, любила целиком и полностью. И только остаток трезвого рассудка молил: Пусть это не будет навсегда.

Я опустилась на колени, вытягиваясь навстречу этим губам, которые пыталась откусить лишь секунду назад. Я дала ему поцелуй, которого он хотел. От свежей крови поцелуй не стал ужасен, он ведь был вампир, и… розы, розы в воздухе, будто удушающий одеколон. Я тонула в этом запахе, и когда я целовала его, кровь имела вкус роз.

Огги отдернулся прочь:

— Розы! Боже мой, у тебя вкус роз… — Он отодвинулся взглянуть мне в глаза, и лицо его исказилось страхом. — Глаза, Анита! Что у тебя с глазами…

Я уже видела у себя на лице глаза Белль Морт. Светло-карие глаза, как темный мед, наполненный огнем. И я смотрела ее глазами на Огги, и она его тоже видела. Когда ее темный свет наполнял мои глаза, она видела все, что вижу я.

И в голове у меня раздался ее шепот:

— Неужто ты думала, что, раз Жан-Клод стал sourdre de sang, ты окажешься вне моей власти, Анита?

Вообще-то я так и думала, и она это знала. И еще ей это было смешно до чертиков.

— Чего ты хочешь? — спросила я.

Страх шампанским играл у меня в теле, и ardeur,зверь и все вообще было смыто его приливом.

Она смотрела на Огги, стоящего перед нами на коленях, и я знала, чего она хочет. Я ощущала ее сожаление, сожаление, что Огги ушел с ее ложа, от ее тела.

— Но ведь ты его изгнала, — сказала я.

— Не входи в мои мысли, Анита.

Она сидела на краю огромной кровати с четырьмя стойками. Я когда-то видела эту кровать в воспоминаниях Жан-Клода. Она свернулась на ней; белая рубашка, сотни лет назад вышедшая из моды, скрывала роскошь ее тела, и она казалась крошечной, как дитя, прильнувшее к резному дереву. Роскошная волна темных волос длиннее моих — и я впервые поняла, что мы хотя бы поверхностно похожи. Миниатюрные брюнетки с бледной кожей и карими глазами.

— Я была первой красавицей всей Европы; как смеешь ты себя со мной сравнивать?

Сила ее хлестнула меня резким ударом кнута.

— Прости меня, — сказала я, поскольку не имела в виду неуважение. Я же не хотела сказать, что у нас с ней одинаковая красота — только черты общие.

Эта мысль ее смягчила, но заодно напомнила ей о том, зачем она вообще вошла в меня. Плохо.

— Огюстин, — сказала она, и голос ее лился мурлыканьем куда ниже, чем мой обычный голос.

Это не был в точности ее голос, потому что пользовалась она моим горлом, но моим голосом он тоже не был. Хотя этот голос был достаточно близок к ее, чтобы у Огги глаза полезли из орбит и он стал бледнее смерти. Не помню, чтобы мне приходилось видеть, как бледнеют вампиры.

— Как это может быть? — прошептал он.

— Ты меня позвал, — ответила она моими губами. — Твоя сила и твоя кровь воззвали ко мне.

Он проглотил слюну, шевельнув при этом губами, и кровь у него потекла быстрее. Укус заживал на глазах, но все еще кровоточил.

— Я не хотел…

— Ты принудил ее любить себя, Огюстин, как пытался заставить меня. Но никто, никто не может заставить Белль Морт.

— Прости меня. Я не знал, что может сделать моя сила.

Он прошептал это, все еще держа меня за руки, но куда как нежнее. Настолько слабо, что я могла бы легко освободиться, но слишком поздно, чтобы это могло что-то значить. У нас тут были проблемы побольше ardeur’а.

— Но я могу насладиться этим здесь и сейчас, и это не я влюблюсь в тебя, а она. Это причинит страдание ей и Жан-Клоду. И даже тебе. — Она засмеялась на своей кровати за сотни и сотни миль отсюда. — Реквием, когда вызывает телесное вожделение в своей жертве, вызывает его и в себе. Точно так же, когда ты заставляешь женщину полюбить себя, ты влюбляешься в нее в ответ. Такова природа нашей линии, что силы наши обоюдоостры.

И снова я ощутила в ней сожаление. И поняла в этот момент, что, когда Огги использует свою силу полностью, эффект получается не временный.

— Да, Анита, — сказала она у меня в голове, сидя на своей кровати при свете факелов. — Эффект полностью постоянный, могу тебя заверить.

— Значит, ты любишь…

Она снова хлестнула той же резкой силой. Это меня остановило, и сказала она:

— Все любят Белль Морт. Все меня обожают. Это моя природа — быть любимой.

Но я слишком часто была слишком близко к ее разуму, чтобы не понять куда лучше, что она говорит на самом деле.

— Вожделеют. Все вожделеют к Белль Морт.