Пляски теней

Возвратившись домой, Владимир Петрович и Родмила Николаевна долго молчали.

– Бред какой-то! – наконец взорвался Владимир Петрович. – Сюрр. Театр абсурда… Бред Кафки! Мила, это с нами сейчас так разговаривали? Это не сон? Еще и проповедь прочитал! Успел ведь на ночь глядя!

– Чего удивляться? – ответила Родмила Николаевна. – Сбрендили совсем на почве своей вседозволенности. Подумаешь, ослушались их! Тоже мне, трагедия! Послушание, послушание – совсем девку замордовали, вот и сбежала!

– Послушание… Через такое послушание можно человеческий облик потерять. Хотя некоторые, судя по всему, его уже потеряли, – Владимир Петрович в сердцах захлопнул распахнувшуюся от сквозняка дверь.

– Остынь, Володя, не трать нервы на эту дурь.

– Мальчишка, да он младше меня лет на двадцать! – все не мог успокоиться Владимир Петрович. – Как он смеет указывать, с кем и в какой форме нам общаться? Святоша...

– Да… Разошелся. С чего бы это? Какая омерзительная и постыдная сцена. А Маша молодец. Этакую оплеуху дала! «Есть упоение в бою, у самой бездны на краю»…. То ли еще будет. Да… Цепи послушания решили на нас накинуть, привыкли прихожанами повелевать, царьки деревенские. Но невольник, как говорится, не богомольник. – Родмила Николаевна удовлетворенно вздохнула. Боец по духу, она предвосхищала схватку, но даже в самых смелых своих предположениях не могла предугадать последствия этого разговора.

В соседнем доме тоже не ложились спать. Тучная женщина с моложавым лицом и худощавый сутулый мужчина, сидя за небольшим овальным столом, долго-долго о чем-то разговаривали. Он с нежностью гладил ее руки, маленькими глотками отпивал из бокала вино и улыбался. Впервые за долгое время он чувствовал успокоение. Оказалось, что все очень просто. Грех нужно обличать. Не держать в себе, не молчать, не скрывать, не прощать, а обличать. Во всеуслышание. Чтобы донести это до всех, до каждой заблудшей души, до самых потаенных глубин. Это его миссия. Это то, ради чего он отверг любовь, иссушил, испепелил свою плоть. Его обличительная проповедь сделает каждого человека, да что там человека – человечество! – лучше и чище. Впервые за несколько последних месяцев батюшка заснул умиротворенным и почти счастливым.

ГЛАВА 3

ЖЕРТВЕННОСТЬ

– Если я перестану тебя уважать, все разлетится. Оставь мне хоть что-нибудь. – Маша старалась не глядеть мужу в глаза. Больно видеть его таким беспомощным и слабым. Когда, в какой день, в какое мгновение она утратила веру в его исключительность? Перед ней, на старенькой деревянной кровати, полулежал, прислонившись к высоким пышным подушкам, Коля – тот, кто так долго наполнял ее жизнь каким-то высшим смыслом, светом, воздухом, интеллектуальным бисером рассыпал фантомы своей одаренности, едкими плевками высмеивая обывательскую пошлость усредненной в своей бездарности толпы. Когда, в какое мгновение, испепелилась ее жалкая, не знающая границ доверчивость?

Тоска.

Молчание.

В следующей жизни, в следующей жизни.

Уже ничего не исправить. Тупая тоска. Отчаяние.

Не брак, а зловонная мусорная свалка, где все в одной куче: бессмысленные мечты, иллюзии, обиды, склоки, равнодушие.

«Оставь надежду всяк сюда входящий».

Из распахнувшейся форточки плеснуло сырым запахом прелой листвы. Мелкий осенний дождь царапал окно. Все изрезано, истерто. Ослепительная в своем сиянии бабочка превратилась в скользкого серого червяка. Спазм в горле. Не могу так больше жить. Не могу.

Молчание.

– Ладно, вставай, уже полдень.

– Ты еще меня любишь?

– Нет.

Маша вышла из комнаты. Впереди еще один день. Белесый, сырой, промозглый. Какая-то бабья жалостливая жертвенность привела ее в эту семью, в этот дом, к этому уже давно не любимому мужчине. И винить некого. Сама во всем виновата. Ложь и самообман. И фантомы чужого успеха. Очередная гримаса судьбы. Жизнь остановилась, и вот он – тупик. Идти больше некуда. Тупик после бесконечных и бессмысленных вывертов жизни.

***

К крутым поворотам в своей судьбе Мария привыкла. Не будучи декабристкой по натуре, она, тем не менее, считала, что следовать за мужем куда угодно и когда угодно – меняя квартиры, города и страны – не только ее супружеский долг, но единственно возможный сценарий любой семейной жизни. Бесконечные переезды, не разобранные месяцами коробки, нищета, подавленность, безудержные творческие планы ее мужа и вновь неустроенность, беспокойные мысли о том, куда, в какую школу, пристроить детей – все это Мария сносила если не безропотно, то с неким философским смирением. Подумаешь, неустроенность… Разве это цена признания, славы, известности, которые вот-вот обрушаться на ее Николая?

Со своим будущим мужем она познакомилась во время учебы в Тартуском университете. Одаренный девятнадцатилетний студент сразу покорил ее своей значительностью. Робкая девушка из простой семьи могла часами заворожено слушать его рассуждения о сверхличной мистике Блаженного Августина, трансцендентной философии Канта, фантазмах Гофмана, русском экзистенциализме Николая Бердяева и теории выбора Мамардашвили. Глубокомысленные речи, наполненные туманным смыслом, ночные пивные посиделки с друзьями, такими же яркими и одаренными, и ощущение своей избранности, принадлежности к некому элитарному кругу – как это все отличалось от ее прежней жизни!

Замужество лишь укрепило уверенность Маши в том, что рядом с ней избранник судьбы. Коля, ее обожаемый супруг, казалось бы, парил над бытом. Любые проявления обыденности он считал не достойной его внимания пошлостью, банальностью, заземляющей свободный дух. Обшарпанные комнаты общежития, жизнерадостных тараканов в душевой и вечный студенческий голод сносил со стоическим достоинством. Что, безусловно, свидетельствовало о натуре незаурядной, если не сказать больше – титанической.

Шло время. Мария окончила университет и устроилась работать учителем в частную гимназию, подрастали дети, Маришка и Игорек, а их отец все так же, с неиссякаемой энергией строил планы своего блистательного будущего. Университет он так и не закончил и подрабатывал на каких-то полуинвалидных работах: то торговцем контрабандного коньяка, то фотографом в воинских частях, то астрологом в газете. Вскормленный на ниве студенческой свободы, он и помыслить не мог о профессиональной работе, с ее рутинным ритмом узаконенного рабства. Однако над всей этой неразберихой по-прежнему витал дух безусловного избранничества, и Мария по-прежнему верила в то, что ее мужу судьбой уготована яркая жизнь. А дальше начались шальные географические броски: Таллинн, Тарту, Питер, Москва, маленькие подмосковные города, названия которых она уже не могла вспомнить, Новгород, опять Москва и, наконец, крохотная, заброшенная в новгородских лесах деревня.

Сюда, подальше от цивилизации, в надежде на творческий взлет Николай первоначально приехал один, а затем из Москвы перевез и свою семью: Машу и семилетнего Игорька (их старшая дочь к тому времени успела закончить шестую по счету школу и, к своей неописуемой радости, поступила в столичный вуз).

Однако не только стремление к деревенской романтике двигало Николаем. Здесь, в небольшой каменной церкви, священником служил Колин отец. Жизнь под теплым родительским крылом предвещала достаток, сытость и покой.